Гай Себеус - Эмоциональная диверсия

Зачем ей это? Чего добивалась?

Кто знает?

Возница только успел соскочить с сиденья и ножиком чиркнуть по ремням, чтобы освободить свою главную ценность – лошадь. Спасти кибитку и седоков и думать было нечего!

Зато, проследив взглядом смутное мелькание в кромешной тьме, заметил, как кубарем высыпались из повозки чужеземец-перегрин и его жена. Закрутились, скатываясь в балку вперемежку со своими узлами и коробами. Даже вскрикнуть не успели, спали, видимо, бедняги.

Охая и стеная, он, конечно, заглянул туда, вниз,

…куда, любопытствуя, заглянула и Танит…

…Увидел в её неверном свете изломанные фигуры своих седоков. Но спускаться не стал. А зачем? Они, явно, убились насмерть – а ну-ка с такой высоты слететь вперемежку с кибиткой!

Цена жизни чужеземцев была невелика – здесь и свои-то недорого ценились! А вот кибитку надо было бы достать – жалко добра! Но это придётся делать, как рассветёт – не видно ж ничего! Да и сам он слишком худ и немощен, придётся лошадок добавить, чтоб вытянуть. Досадуя о случившемся, Возница потёр ушибы.

Тут его горестные размышления прервали какие-то звуки, доносящиеся из глубины оврага. Звуки, которым там, явно, было не место: внизу выводил жалостные рулады ребёнок! Новорождённый ребёнок! Этот голос невозможно было спутать ни с чем – уж ему-то он слишком хорошо знаком!

Ага, значит, красотка-жена этого молчаливого грека была не просто толстушка, она была беременна! Не нашла лучшего времени, чтоб родить!

Что ж теперь с этим делать?

Возница фыркнул с отвращением при одной мысли: заботиться о ребёнке – ну, уж нет! Собственных дармоедов дома полно! Как раз чужого не хватало! Надо уходить, лучше утром вернуться. А ситуацию отпустить на волю всемилостивых богов…

Он решительно запахнул прямоспинный тулуп, выглядевший на его тощей фигуре ещё более уродливо, чем обыкновенно, запоясался и, схватившись за гриву, запрыгнул на лошадь.

Ещё более поторопиться его вынудило близкое хорканье и сдерживаемый топот чужих коней. Кто-то таился в ближних кусточках, за белыми тополями, окружающими балку. И вряд ли с добрыми намерениями.

Возница, нахлёстывая лошадку, торопливо убрался в спасительную темноту. За ним и не гнались.

Зато Черток с приятелем спуститься в балку не поленились. И привлёк их вовсе не детский крик.

Пока Черток возился с огнивом, Чир занялся главным.

Он, хоть и заявил, что оплаты ему не надо, но в вещах рылся исправно, боялся, что напарник воспримет его болтовню всерьёз. Ведь именно ценности убитых седоков и должны были стать оплатой за выполненный заказ. А ценностей пообещали немало. Седоки были богатенькие!

Черток высек огонь, запалил ветку, обмотанную трутом. Среди разбросанной поклажи свет выбрал из темноты изломанные тела молодых мужчины и женщины.

Первым делом Чир нашарил шкатулку, открыл – удовлетворённо вздохнул: не зря старались! Наощупь сдёрнул с тёплой ещё красотки все висюльки и колечки, влажные, липкие, видимо окровавленные. Ничего! Кровь – не грязь! Ему не привыкать! Шагнул было к мужчине, приметив перстень. Начал, кряхтя, стаскивать и только тогда заметил, что напарник держит светильник и просто недвижно стоит, уставившись на что-то.

Чир осторожно приблизился.

Чуть поодаль от них, наоравшись, покряхтывал совсем крошечный новорождённый – как он не убился в падении – совершенно неясно!

Чир нервничал, ему было жутко и очень хотелось поскорей покинуть это место. Все его душевные силы уходили на то, чтобы унять трясущиеся руки. Но торопить Чертка не посмел. И чего это он остолбенел?

Чтобы чем-то заняться, пока приятель стоял, нелепо застыв, Чир в неверном свете слабеющего огонька прихватил из развалившихся узлов ещё несколько женских нарядов, шёлковых наощупь и покрывало с богатым меандровым* шитьём, совсем немного запачканное кровью.

Что ж, теперь можно было уходить. Они честно отработали обещанную заказчиком добычу. Пора назад домой – через море! И забыть об этой ночи! Навсегда забыть, как о дурном сне! Больше он не согласен участвовать ни в чём подобном! А добыча хороша – теперь можно и на покой!

*Меандр – линия, ломанная под прямым углом. Широко применялся в искусстве Древней Греции: получил название от извилистой реки Меандр в Малой Азии.

– Может, уже пойдём? – решился Чир, наконец.

Но Черток не торопился. – Постой. Один непонятный момент: куда девать этого пискуна?

– Какого пискуна? Об этом при договоре не было сказано ни слова. И в оплату, стало быть, не входит.

Черток, будто не слышал его.

– Брось ты его! На что он тебе? – невольно вскрикнул Чир, когда приятель неловкими руками поднял пискнувшего ребёнка и начал заворачивать в выдернутое у него покрывало.

– Умолкни, ты мне ещё будешь указывать!

– Да он всё одно не выживет! Ты глянь, какой дохлый! Не больше мокрого крольчонка!

– Не могу я бросить его. Я сам из таких же, …брошенных. Если б не добрые люди, не выжил бы. Хоть и распорядился я жизнью своей глупо, но вот в такой момент понимаю: всё могло сложиться иначе…

Чир замер: зверь зверем, а вон что! Ни разу за время знакомства не удавалось заподозрить Чертка в человеческих чувствах, а тут на тебе! Мысль, что и такое неубиваемое чудовище, как Черток, мог быть когда-то беспомощным ребёнком, показалась странной.

– Ну и ну! Не знал. И куда ты денешь его?

– Куда придётся. Может, понадобится кому, – хмуро буркнул тот.

– Да он не доживёт до того, пока понадобится!

– Если не доживёт, значит, судьба его такая. Но пусть лучше умрёт у меня на руках, чем валясь в грязном овраге, – подниматься Черток начал первым, даже не оглянувшись на богатую добычу, которую так тщательно собирал Чир.

А тот, карабкаясь по крутизне и оскользаясь под тяжестью поклажи, с досадой думал только о том, что зря струсил, не посмел припрятать хоть что-то из добытого. Всё одно, никто не проверил!

Едва рассвело, Возница вернулся за своей кибиткой.

Надо было не опоздать, а то найдётся много желающих прихапить чужое добро. Пришлось отыскать ещё пару лошадок и запастись порядочным мотком конопляного каната, чтобы вытащить обломки из оврага.

Боязливо озираясь и борясь с подспудным чувством вины, он осмотрел проклятый тополь – причину аварии.

…Белёсый ствол серебристо светился, духовито дышал терпкой горечью, будто предлагая на своём примере и в смерти увидеть целесообразность и гармонию.

Что ж, для него граница между жизнью и смертью пройдена, назад не вернуться.

Тонкие ветки тяжко обвисли, плотные листки кучками серебряных монет расположились на дороге. Уже не шелестели, перебирая вероятности. Улеглись окончательно, смирившись с назначенным…