Денис Запиркин - Сборник рассказов. Избранное. Они действительно начинают воплощаться

большие напольные часы в соседней комнате пробили четверть часа бархатным приглушенным звоном.

– я буду писать дальше, – ответил я.

скорее интуитивно, чем явно, я почувствовал его пристальный взгляд. нужен другой ответ.

– да, это правда, – продолжил я. – я хочу творить. и, несмотря на критику, я буду это делать. я просто не могу иначе.

– ты уже получил массу критики на прошлые тексты? – он неотрывно смотрел на меня.

– да… да.

– и ты уже потерял друзей и понимаешь, сколько из них отвернулось от тебя?

он встал и начал ходить по комнате, сложив руки за спиной, полностью погрузившись в сумрак, иногда наступая на границу круга света и делая разворот.

я опустил голову. то ли от своих мыслей. то ли завороженно наблюдая за его шагами.

– да, я понимаю. мне, конечно, хотелось бы другого, но я уже принял, что это часть процесса. разве не вы говорили мне об этом в первый раз?

я не мог не быть искренним с ним.

иногда мне хотелось проговорить с ним всю ночь, но он не давал мне. то, в самый неподходящий момент, на самом пике моих эмоций, он прерывал разговор и отправлял меня домой. то ссылался на дела. то впадал в состояние, когда я понимал, что лучше будет откланяться.

но мне очень важно было хотя бы раз выложить ему все. все. все-все-все, что меня волнует, чего я хочу, о чем я мечтаю, что еще не готов и не могу высказать, – даже это.

ни с кем мне не хотелось вывернуть себя наизнанку и увидеть реакцию, услышать, что мне делать дальше и не бояться слов о том, куда это может привести.

он внезапно остановился, взял со стола трубку, обстучал, набил и, стоя, закурил.

до меня дошел приятный аромат, и кольца сизо-голубого дыма стали клубиться в свете лампы.

не понимаю почему, не понимаю, как это у него получается, но каждый раз он вгоняет меня в транс.

да, я слышу, я стараюсь запоминать, не могу записывать. потому что если оторвусь, то отвлекусь, и потеряю массу важного, а мне каждое его слово как книга древних мудрецов…

он, распаляясь, говорил мне, ссылаясь на Аристотеля и Еврипида, сверкая Пушкиным и Достоевским, кроя Диккенсом и Гюго.

дрожащий и накипающий волнами его тембр то скрипел, то хрипел сквозь кашель, то дребезжал несмазанными петлями потайных дверей глубокого подземелья первозданной мудрости, то опускался до низких вибраций всемирного океана, то отправлял меня в пустоту, полную звуков звезд и планет…

я видел людей, сцены, сценарии, конфликты, трагедии и пути к счастью, модели преодоления, взрывы воли и соскальзывания в пропасти безвозвратной трансформации, крушения гранитных замков, осязая хруст их стен, ломку стереотипов и треск непримиримых правд, звенящих колоколами логики и горящих в водопадах эмоций…

я набирался, поглощал, впитывал, становился, преображался, очищался и обновлялся, чувствуя, как где-то внутри стекает черная смола надуманных стереотипов и социально навязанного страха, как свет входит в мое еще мутное и полупрозрачное, но очищающееся естество…

неожиданно все стихло. щелкнул замок входной двери.

– дорогой, я дома.

в волшебный таинственный древний как мир дворец вплыла его жена.

он зажег свет в комнате.

витающая в воздухе магия замерла и одним махом обрушилась на пол. ее брызги разлетелись по всей мебели, попали на стопки книг, стоящие на полу, на пианино, залились лужами под стол и диван..

– как дела? – она заглянула из коридора в комнату, увидела меня и улыбнулась своей полной улыбкой, растянув третий подбородок, опутанный линиями цветных бус.

лужи мгновенно впитались в паркет.

я поздоровался.

повисла тишина.

– все хорошо, дорогая, – промямлил он, ссутулившись, как будто извиняясь за что-то. раздавил папиросу в хрустальной пепельнице. потер подбородок, припоминая, на чем остановился, поднял руку с указательным пальцем, посмотрел на меня, подошел к столу, двумя руками постучал по стопке моих бумаг, сравнял их, секунду посмотрел на них в раздумье, и протянул мне.

– дерзайте, коллега!

дом преобразился сильным сладким запахом ее духов. по квартире ярко загорелся электрический свет. ее большое тело настроило на распространяющийся по соседним квартирам аромат плотного сытного ужина. мир заполнился живой реальностью.

я откланялся, отказавшись от ужина и еще посидеть, вышел в коридор. зажав под мышкой рукопись, нагнувшись, натянул ботинки, помогая пальцем пятке, больно прищемил нежную кожу у ногтя, засунул палец между губ, зализывая кровь слюной. уронил бумаги на пол, бросился их поднимать, опережая ее желание подмести их шваброй в большой переносной совок с высокой ручкой, перемешал страницы, скомкав, чтобы снова не рассыпать.

за большой женщиной, занимавшей коридор, представлявшей всю стабильность и непоколебимость мира, стоял мой профессор. на его бледно-желтом лице с падающими на лоб редкими седыми волосами застыла покорная, сладковатая улыбка, будто он знал, что она даже затылком видит его.

– ну что же, – пробасила она, – проводи нашего гостя, раз он уходит… а, может, все-таки останетесь на ужин? – еще раз вежливо и радушно предложила она.

– нет-нет, спасибо, мне и правда пора, – пролепетал я. так часто в ее присутствии у меня почему-то терялся и становился слабым голос.

– приходите еще, не забывайте нас, – она снова улыбнулась своей громадой и поплыла в сторону кухни.

в коридоре остались мы с профессором.

я щелкнул замком, открыл дверь и повернулся к нему с порога.

мы молча посмотрели друг другу в глаза.

он покорно вздохнул, опустил плечи, под желтыми белками глаз полукругами серели темные морщинистые мешки.

– я еще зайду, – сказал я.

и на секунду увидел сверкнувшие мне навстречу пару зарниц с громыхающими молниями.

я шагал по лестнице к себе. можно было сесть в лифт, но мне было нужно пройти сейчас пешком несколько этажей.

я думал о тысяче вещей одновременно. они шумели и грохотали в моей голове, как шторм с сотнями торнадо, поднимавших и перемалывавших на своем пути все, что плохо стояло, лежало или не было надежно закреплено, пылесося мой мозг, унося в далекие дали все лишнее, оставляя лишь пустую, готовую плодоносить почву моего мозга.

а еще я думал о критиках и неблагодарных комментаторах, о недобрых словах, явно и неявно призванных погасить мое творчество, о людях, подобных жене профессора, которым нужно совсем другое, чем мне…

и я знал.

я твердо знал, что я буду работать и творить. и что напишу еще. напишу много. не все это будет прекрасным.

но если мне удастся помочь хотя бы одному человеку, изменить к лучшему хотя бы одну судьбу, зацепив ее своими словами, я буду непременно счастлив…

– пусть даже и никогда не узнаю об этом, – зачем-то сказал я вслух, открывая свою дверь.