Дмитрий Бузько - Ключевой момент

Рано-рано, когда снится самый сладкий сон, его будили голоса родителей, уже проснувшихся и собирающихся на работу. Отец начинал бодро делать зарядку под музыку, звучащую из висящего на стене радио, энергично дыша и подбадривая себя после каждого упражнения словами: «Хорошо! Хорошо!». Потом он долго жужжал электробритвой «Харьков», затем шумно умывался в ванной. Мама чем-то звенела на кухне. Малыш слышал всё это из зала, в котором спал на раскладном диване, и ему хотелось стать незаметным, потеряться, исчезнуть. Чтоб его не нашли. Чтобы забыли как-нибудь, что ли. Потому что он знал – скоро придётся вставать. И малыш сворачивался в клубочек с головой под одеялом, ловя мгновения сонной расслабленности и согревая вечно мёрзнущие руки между коленями. Еще немножечко поспать. Чуточку, ещё капельку.

Но вот кто-то заходил в комнату, и в животе что-то сжималось. Сейчас будут будить. Хорошо, если будила мама. Она подходила и, присев на краешек кровати, очень ласково говорила: «Сы-ыночка, пора встава-ать» и гладила по коротко стриженым волосам. Отец же громким голосом возвещал, что «Хватит спать! Нас ждут великие дела!». И стягивал одеяло. Становилось светло и холодно. Вставать не хотелось, но малыш покорно выбирался из-под тёплого одеяла, поднимался и с полузакрытыми глазами шёл в туалет, потом в ванную. В ванной он открывал кран горячей воды и засовывал под тёплую тугую струю руки. Если о нём забывали на пару минут, он мог так и заснуть опять, облокотившись о край ванной, с руками в горячей воде. Но обычно его подгоняли, и процедура умывания проходила быстро: мокрыми ладошками по глазам, вытерся полотенцем и всё, справился. Затем нужно было надеть рубашечку, колготки и шортики. Колготки были самыми подлыми. Нога в них засовываться не хотела никак, и, когда малышу удавалось поладить с одной ногой, он отдыхал. Иногда родители его так и заставали – сидящим с наполовину надетыми колготками и о чём-то мечтающим. Отец в таких случаях нервничал, и, быстро, умелыми движениями подобрав гольф до самого носка, надевал ненавистный предмет одежды до конца. Но колготки были действительно подлыми. Часто оказывалось, что они надеты задом наперёд и приходилось всё начинать сначала.

Родители торопились. Район, в котором они получили двухкомнатную квартиру, был новым, транспорт ходил нерегулярно, а оба работали в НИИ в полутора часах езды от дома. Детского сада рядом с домом тоже не было – под него только вырыли котлован, и малыша с большим трудом устроили в садик в двух километрах от дома. Каждое утро малыш с кем-то из родителей проделывал путь от дома до дверей группы. Дорога была знакомой – тропинка, вытоптанная между новостройками. Зимой – заснеженная или обледеневшая, летом – с выгоревшими пучками жесткой травы по краям. Примерно на пол-пути тропинка упиралась в широкую асфальтовую трассу, по которой ездили большие и не очень машины, серьёзные, вечно переполненные, автобусы и смешные рогатые троллейбусы. За дорогой тропинки уже не было – были тротуары, по которым идти было веселее. Отец времени зря не терял – по пути задавал задачки по арифметике и заставлял идти с прямой спиной. А прямо держать спину не хотелось. Хотелось спать. И малыш топал с опущенной головой, глядя на сбитые носки своих сандаликов, догоняя вечно убегающего вперёд отца. Мама просто брала за руку и вела. Малыш доверчиво держался за её пальцы и думал о чём-то своём, перебирая ножками. Всё было привычно и безопасно, пока однажды…

…Мама куда-то опаздывала. Наверное, на работу. Она с кем-то поговорила по телефону – большой чёрной штуке с трубкой, стоявшей на белом холодильнике и, одев малыша, быстро-быстро вышла из дома. По тропинке они почти бежали до самой трассы. Малыш ожидал, что мама, как обычно, крепко держа его за руку, переведёт через дорогу. Но мама очень торопилась. «Видишь, на той стороне стоит бабушка?» – спросила она. Действительно, на противоположной стороне широкой серой трассы стояла бабушка – она жила недалеко и успела приехать после маминого звонка. «Когда я тебе скажу, беги к ней» – сказала мама. Малыш не поверил тому, что услышал: «Один? Через дорогу? Сами же говорили, что на дорогу выходить нельзя – машина задавит!». Но мама уже подвела его к бордюру и ожидала просвета среди едущих машин. В какой-то момент она сказала: «Беги!» и малыш побежал. Добежав до середины, он увидел автобус, едущий справа прямо на него. Большой, оскалившийся металлическим радиатором, с цифрами «39» в мутном окошке над лобовым стеклом. Малыш растерялся. Остановился. Оглянулся на маму. Она ему что-то кричала. Малыш хотел побежать обратно, но там уже ехали машины, и было страшно. Он посмотрел на бабушку. Её лицо было белым-белым под красным в золотых цветах платком. Она тоже что-то кричала, но слов было не разобрать. И малыш просто зажмурился, чтобы не видеть всего вокруг – этих сигналящих машин, дорогу, серое застывшее небо. Не видеть этого автобусного оскала. Не видеть этих цифр «39» в автобусном лбу. Не видеть растерянную, мечущуюся по бровке дороги маму. Не видеть белого бабушкиного лица. Не видеть. Ничего не видеть…

Машины посигналили, потом потом остановились. И стало тихо. Подбежала мама, схватила малыша на руки и перенесла на через дорогу. Там она поставила его на землю и начала на него кричать, обвиняя в несамостоятельности и трусости. Бабушка стала кричать на маму. Крик нарастал у малыша в голове, разрывая такой тёплый и спокойный мир на мелкие рваные куски. Он ничего не понимал. Ни того, в чём он виноват, ни того, в чём виновата мама. Ни почему и мама, и бабушка в итоге разревелись, как маленькие, и кинулись его обнимать и целовать. Малышу просто было страшно. Ему сильно-сильно захотелось оказаться под одеялом – с головой, свернувшись калачиком. И чтобы никто не трогал.

И, когда все успокоились, вроде всё было как раньше. Только мир вокруг стал каким-то нечётким. Размытым каким-то. И ещё… В этом мире поселился крик. Неважно, кто кричал. Но с этого дня в те моменты, когда на малыша повышали голос, мир становился более размытым, в горле пересыхало, слова застревали в горле. И хотелось исчезнуть, спастись от этого крика, превращавшего мир в ничто. А спастись от него можно было только исчезнув. Только свернувшись клубочком под одеялом.

5:30 утра. Перед глазами ещё мелькали обрывки сна. Того сна, который повторялся в последнее время довольно часто и оставлял после себя неприятный железистый привкус под языком. Привкус незавершённости, непонятости и непонятности. Привкус желания сделать что-то. Только бы знать, что… Дойти куда-то. Толь ко бы знать – куда…

Оглянувшись вокруг, увидел белые стены манипуляционной. Я лежу на кушетке в футболке и белых медицинских штанах. Значит, я не дома, а на дежурстве в детском отделении.

Читать дальше