Анна Гордеева - Сказки ласкового тролля

Норов суровый, как сталь, цепкий взгляд и литая фигура. Тайною страстью всех местных девиц был кузнец неприступный. Только горячее сердце его и живую натуру сложно связать с романтичной и светлой душой не распутной. Грезил кузнец о любви, той единственной, пылкой и страстной. Вечный союз тел и душ, вечный танец любовь-почитанье. Грезил… но только не знал, как порою бывает опасно в ночь на Ивана Купала в порыве шептать о желанье…

Как-то в полуденный час на опушку, хромая неспешно, вышел косматый старик, опираясь на хлипкую палку. Молот отбросил кузнец и на помощь помчался, конечно. Старца хромого ему прям до слез стало искренне жалко.

– Ну же, отец, не спеши. Палку брось, опирайся на руку. Как ты забрел в эту глушь? Посмотри, ты ведь свалишься скоро.

– Да вот, решил прогуляться, развеять постылую скуку. Только, гляжу, заплутал, хотя двигался в гору да гору. Ты мне скажи, молодец, не найдешь ли студеной водицы? Хлеба краюху и лавку, чтоб мог я прилечь на часочек.

– Что ты, отец, не обидь! Нам с тобой не придется ютиться. Вдоволь еды и питья, оставайся. Куда ты средь ночи?

Мудрый старик и кузнец за столом до заката сидели. Пили напиток хмельной, ели дичь и вели разговоры. Старцу поведал мужчина, что разум и сердце хотели. Тот лишь внимательно слушал, кивал, не завязывал спора.
Гостя на сон проводив и собрав ему пай на дорогу, лег на постель и мгновенно уснул, не успев и раздеться. А с петухами вскочив, не сумел опереться на ногу. Дом его пуст, на столе лишь кулончик – хрустальное сердце.
Рядом с подарком увидел клочок потемневшей бумаги. Несколько строк прочитал, и пред взглядом его потемнело. Двигаясь шагом хромым, набираясь побольше отваги, в зеркало глянул, и все в нем от ужаса в миг помертвело. Нет большой статной фигуры, нет сильного телом мужчины. Хилый увядший старик пыльным взглядом устало взирает.
– Что это? Ну как же так? Разве были у гостя причины так поглумиться? – хромая к столу он идет, причитает.
Дряхлые руки несмело коснулись хрустального сердца.
– Что натворил ты, проклятый колдун? Как же я теперь буду? С кузней теперь навсегда мне, хромому, придется проститься. Как ты прикажешь мне жить? Как смогу показаться я люду?
«Вскоре ты встретишь любовь, но и путь предстоит тебе дальний. Только ответное чувство развеет мое заклинанье, если она примет сердце твое – тот кулончик хрустальный»
Все, что оставил проклятый колдун кузнецу на прощанье…

Годы сменяют друг друга, а он неприкаянный бродит. Многие версты прошел, и встречал сотни тысяч красавиц. Сколько любовь не искал, но она стороною проходит. Даром не нужен прелестницам нищий и немощный старец.
В полном отчаянье к Смерти взывал, только жив оставался. Часто из пищи лишь корка сухая, нет денег, нет дома. Если кому-то в хозяйстве он иногда пригождался, ужин горячий в оплату, ночлег и скитания снова. Силы его на исходе, надежда вот-вот и угаснет. Ноги нещадно болят, руки стали слабы и безвольны. Сел на привал у реки и вздохнул:
– Это было напрасно…
Стал дожидаться конца своих мук и шептать:
– Все… довольно…
Он не дошел пары сотен шагов до заветной избушки. Там жила дочь лесника, не юна, но собою прекрасна.
Утром она, как обычно, пошла трав набрать у опушки. Только ее потянуло к реке и, видать, не напрасно.
Смотрит, у кромки воды, весь в лохмотьях лежит бездыханный грязный убогий старик, что-то шепчет в бреду пограничном. Морок вокруг него дымкою вьется противной туманной (видеть проклятья людей ей с младенчества было привычно). Быстро вернувшись в избу, прихватила попить да циновку. Там, у реки, не спеша, осторожно его напоила. Чуть он очнулся, она уложила болящего ловко, и аккуратно целебное снадобье каплями влила.
Ночь провела у реки, а наутро уж старец очнулся. Девушка рядом была и очей ни на миг не смыкала. Смотрит она не страшась, а он бедный, стыдясь, отвернулся:
– Что с тобой, – молвит она, – я такого еще не встречала?
Старец устало взглянул на нее – до чего же красива… Это пустое все, вновь не судьба, только сердце кольнуло.
Он рассказал за спасенье свое все, что дева спросила. Но, как он думал, ее эти новости не отпугнули.
– Значит тебя расколдует лишь только взаимное чувство? С этим условием скверный колдун тебе сердце оставил?
– Да, но любви мне вовек не сыскать, и от этого грустно. Если б назад воротить, что бы мог – я бы все переправил.
Как мне тебе отплатить, что мне сделать, чтоб стали мы квиты? Хлеба очерствевший лишь есть, да кусок хрусталя бесполезный.
– Так подари мне хрусталь, и долги твои будут забыты. Я его буду хранить и беречь. Не отдам, честно-честно.

Пару минут сомневался старик – подарить ли ей сердце? Больно была хороша и добра, не встречал таких прежде. Пристальным взглядом пронзает – куда ему, бедному, деться? Он ей кулон протянул, отдавая без капли надежды.
Ловко хрусталик схватив, она встала, на шаг отступила:
– Верь мне, прошу, и прости, что лгала и беречь обещала.
Резко махнула рукой, и кулончик о камни разбила. Старца, кричащего в муках, покрепче в объятиях сжала. Сколько агония длилась, минуту? А может быть, вечность? Боль прошивала все тело его и туманила разум. Всполох в сознании яркий, немыслимый, видно, конечный. И все терзания плоти измученном схлынули разом.
Сбросил он руки ее, и на ноги вскочил, разъяренный:
– Что вытворяешь, проклятая?! Хочешь, чтоб сгинул в мученьях?!
Только опомнился, силой былою своей пораженный. Взгляд он ее отыскал, в нем смешались восторг, удивление.
Кинулся к глади речной, в отраженье глядит и не верит. Снова красавец-кузнец, будто с ним ничего не случалось.