Снорри Сторсон - Золото лепреконов

«Дражайший отпрыск мой, Вицли. В ответ на твое душевное письмо, пишу тебе свое официальное письмо, которое, как ты знаешь, отправляют по почте. Думаю, ты понимаешь, что это означает его особую важность, так сказать – окончательность? Хотя, писать особо нечего. Возвращаться совсем не резон. Лучше помри на поверхности, чем тут подвергнешься издевательствам и пыткам, с дальнейшим умерщвлением… Бабуля тебя убьет не сразу: для начала, превратит во что-либо недостойное, затем отрубит все, что можно отрубить… или отгрызет. А уж потом, возможно, что и убьет. И смерть эта будет мучительна. Так что, милый мой, бывший сын, мри спокойно и сюда не суйся».

– Что ж это за родственнички такие! – возмутился Зава.

В горле у Вицли першило и жгло. То ли от выпитого, то ли от печальных новостей. Не то чтобы он ожидал теплого приема и приглашения вернуться – лепреконы никогда не простят его проступков – но он не ожидал, что его собственная мать таким вот образом отвернется от него. В конце концов, он не ждал теплых слов или заверений в родительской любви – у лепреконов так не принято, но в письме не было ровно никаких подробностей, это была сухая констатация фактов. И вот это было действительно страшно. Это было окончательно.

Он вдруг осознал, что остался совсем один. С совершенной ясностью лепрекон понял, что теперь он навсегда оторван от своего племени, изгнан, что он больше не лепрекон! И вся тяжесть последствий его проступков, которую он до сих пор не осознавал, весь ужас его теперешнего положения вломились в маленький череп с такой силой, что голова просто не выдержала, ножки подкосились, и Вицли Шмель свалился как подкошенный.

– Я больше не лепрекон. Это факт. Но кто же я теперь? – хныкнул Вицли, лежа в ладони у Завы и принимая вино из пипетки, каким-то чудом сохранившейся у башмачника.

– Ты просто алкаш… как и я – еще один простой солдат этой вечной, неуничтожимой армии отчаянных и несокрушимых воинов, воюющих против вина… за вино… и не побеждающих никогда, – ухмыльнулся Зава, капнув каплю лепрекону прямо в рот.

– Но, что же нам делать? – лепрекон был безутешен, но «лекарство» потихоньку действовало и мысли прояснялись.

– Мы пойдем на ярмарку и будем там тебя показывать за деньги, – ляпнул Зава. – Ты умеешь петь… или танцевать?

– Не особо, – нахмурился Вицли Шмель.

– Фокусы показывать?

– Знаю пару трюков, но это скорее магия, чем фокусы.

– Ты же понимаешь, что старый башмачник своими плясками быстрее распугает, чем привлечет? Одна надежда на тебя и твою миниатюрность.

– Что ж… если другого выхода нет, то я попробую. Но ты тоже, надеюсь, понимаешь, что мы не соберем пятьдесят золотых за пару часов? – скривился Вицли.

– А я и не жду… я думаю, что какой-нибудь знатный купец или вельможа заинтересуется тобой, и мы тебя ему продадим, – Зава хихикнул, довольным своим коварным планом.

– Ты думаешь, что я стою пятидесяти золотых? – нахмурился лепрекон, не понимая – то ли злиться на Заву за предательство, то ли радоваться тому, что его так дорого оценивают.

Утро потихоньку перебралось в день. Погода была солнечная, но холодная. Осень набирала обороты, и синее небо отражалось в золотой листве деревьев. На самой большой ярмарке королевства было, как всегда, не протолкнуться. Зава сглотнул слюну, увидев лоток с разливным яблочным сидром, но денег не было. Приткнувшись рядом с каким-то жонглером-неудачником, у которого постоянно падали горящие факелы, он достал из кармана Вицли Шмеля и удобно расположил его у себя на локте. Вицли уселся в локтевую впадину, нахлобучив цилиндр на глаза, как бы пытаясь таким образом скрыться от любопытных глаз, но у него ничего не вышло – моментально образовалась толпа зевак, желающих поглядеть на маленького человечка. Кто-то пытался тыкнуть в него пальцем, кто-то покормить, а кто-то – даже и плюнуть. Первых Зава награждал суровых взглядом, вторых приветствовал, а одного нахала, попытавшегося плюнуть в лепрекона, наградил таким пинком, что тот, под хохот толпы, влетел в кучу навоза и, перемазанный, исчез навсегда в неизвестном направлении.

Довольно быстро друзья заработали несколько медяков, которых им вполне бы хватило на выпивку, но, с учетом висящего долга, это было все равно, что ничего. Такими темпами пятьдесят золотых накопились бы циклов этак за сто, при условии, что они не будут есть, а главное – пить. А выпить хотелось все сильнее. В конце концов, закруглив лавочку, Зава с лепреконом отправились в ближайший кабак, предварительно напившись таки яблочного сидра. В кабаке их и взяли под арест.

В долговой Яме было темно и сыро. Башмачник сидел на склизком полу в конической комнате, стены которой, были вырублены прямо в скале. Никаких дверей, ниш или щелей – только каменный мешок с дырой наверху, откуда жидкий луч света высветлял кусок грязной веревки и небольшое пятно на грязном полу. В пятне света стояло ведро – то ли для испражнений, то ли для еды. Воняло вокруг настолько нестерпимо, что, похоже, испражнялись здесь местные «квартиранты» где хотели. Видимо, они полагали, что надолго не задержатся, и это было правдой, так что, скорее всего, ведро было не для испражнений.

– Я думал, что «Яма» это название тюрьмы, а оказалось, что это действительно яма, – хмуро сказал Михаэль, вытаскивая Вицли Шмеля из кармана.

– Меня в твоем кармане чуть не задушили.

– Я ведь еще даже толком и не пожил! – запоздало опомнился башмачник.

– А я…

– А тебя не повесят и уши твои на месте…

Поток сожалений был прерван – решетка над люком сдвинулась и сверху сказали:

– Вылазь, гад!

Вниз спустили шаткую лестницу. Башмачник запихал лепрекона в карман и, трясясь как лист на ветру, взобрался наверх. Но вылезти полностью ему не дали – остановили пинком в голову. Голова от удара отлетела в бок, и Зава чуть не свалился обратно, но удержался. Где-то на самой глубине души он понимал, что все происходящее не так уж и не заслуженно и это давало ему некоторое подобие стойкости. Зава понимал, что человек он конченый и хотел лишь одного – чтобы все поскорее свершилось. В свете дымящего факела, мгновенно заплывшим глазом, он разглядел страшного вельможу.

– Где мои деньги? – незамысловато поинтересовался знатный господин.

Зава промолчал, но, похоже, что богач и не ждал ответа. Он вытащил свой нож и отрезал Заве второе ухо. Зава дернулся и свалился вниз.

– Повесьте его завтра поутру, – последнее, что услышал башмачник прежде, чем потерять сознание. И он еще успел подумать, что наконец-то… завтра… все это кончится.

Михаэль Зава очнулся в полной темноте и далеко не сразу смог понять, где он и кто он. Было похоже на то, как бывает после крутой попойки, но по-другому. В первую очередь из-за вони. Болела голова и ребра. Инстинктивно Зава потянулся к уху, но уха на месте не было. Второго уха тоже не было. Комок слизи в том месте, где когда-то было ухо, говорил сам за себя. Зава все вспомнил и застонал от ужаса. Хмель выветрился и реальность происходящего разорвала Заву на куски. Он протяжно завыл от безысходности, не в силах справиться с животным инстинктом самосохранения.