Светлана Снегова - Героем стать не трудно

Все чаще чувствует Роллинг за своей спиной ропот подданных, все чаще ловит недовольные взгляды. Все отчетливее он слышал шепот: «Не засиделся ли ты, дорогой, на Скамье Мудрости? Не пора ли уйти тебе в Залы Успокоения?»

А, может быть, ему просто мерещится, и он свои старческие фантазии принимает за действительность?

Как бы там не было, но каждый человек умеет оценивать свои силы. Никто лучше тебя самого не определит, на что ты еще способен. Роллинг знал, что его время уходит. Нет твердости в руках, нет зоркости во взгляде. Да и на принятие решений требуется все больше и больше времени. Начинаются ненужные рассуждения, оценивание ситуации. Появились колебания, абсолютно недопустимые для Правителя города.

Лоренция любит своего Правителя. Много подвигов совершил он, мудро правил городом долгие годы. Служил на благо лорентийцев, забывая о себе. Но все уходит в прошлое, растворяется в реке времени. Прошлое уходит и зовет Роллинга за собой.

Эх, некстати подкралась старость к нему. Не вовремя. Хотя, когда она приходит вовремя? Никто в мире с радостью не ждет ее прихода. Мудр тот, кто с достоинством встречает немощь свою. Роллинг – мудр. Он не противится неизбежному. Одно его печалит, что не вовремя, совсем не во время. В трудные времена придется выбирать Лоренции нового Правителя. В другое время спокойно бы передал Роллинг ключи от города преемнику. Уйдя в тень, подальше от правительственных забот, передавал бы молодому Правителю премудрости власти, секреты, накопленные за годы правления.

Беда. Нет времени. Некогда учится преемнику.

Посвященные предсказывают приближение Золотых Драконов. Близко они, уже близко.

Все чаще ночами полыхает небо огненными зарницами, все чаще охотники встречают слишком близко от города нежить, эльфийки своим обостренным чутьем улавливают в эфире с каждым днем усиливающие враждебные эманации, маги в кристаллах наблюдают черные всполохи, а женщины в последний год рожают одних мальчиков.

И на небе загорелась Звезда. Все предыдущие предсказания можно было бы отмести, не обращать на них внимания, но Звезда обмануть не могла. Она сверкала, горела, переливалась пурпурным светом. Пугала выглянувших случайно ночью в окно. Жители Лоренции с наступлением темноты плотно занавешивали окна и не разрешали детям подходить к ним до самого утра, до тех пор, пока теплый свет солнца не разольется по небу, не спрячет от глаз людских пурпурную Звезду предвестия.

Попытка спрятаться от очевидного. Обман самих себя. Словно закрыв глаза на нее, можно оттянуть приближение. Но так людям легче. Кто осудит их? Никто не хочет впускать в голову мысли о несчастьях, что несет Звезда.

И лишь Роллинг каждую ночь поднимается на крышу дворца, закутанный в плащ, скрытый от глаз своих подданных, и с тоской смотрит на небо. С приближением Звезды уходит эпоха спокойствия, мирной жизни, равновесия. Все то, что создавал он сам, жертвуя и собой, и своим счастьем. Ради чего жил, ради чего вершил свои дела.

В эти длинные, бесконечно-бессонные ночи вспоминает Роллинг не свои подвиги, а свои поражения. Хочет разобраться, докопаться, понять, что в своей жизни он сделал не так, где поступил неправильно. Сквозь ночь просит прощения у обиженных им. Их образы окружают понуро сидящего Правителя, разговаривают с ним. Как и много лет назад они молодые, сильные и красивые. Живые. Сколько друзей он потерял за долгую жизнь. И в эти минуты ночных раздумий они приходят к нему.

Если бы кто мог увидеть его здесь, не узнал бы Роллинга. Исчезали куда-то его гордо распрямленные плечи, ссутиливалась прямая спина, потухал ясный взор. Старик, слабый и больной, сидел на крыше в специально принесенном сюда кресле и разговаривал с бесплотными тенями.

Лишь одна тень, самая зыбкая и светлая, молчала, не желала слушать его оправданий. Да и он сам не находил нужных слов, а лишь вглядывался в ночь.

Лина… Прекрасная золотоволосая Лина, дочь сотника Вираса, под началом которого безусый молодой Роллинг постигал путь Воина.

Как давно это было, как недавно.

Лина, с развевающимися длинными волосами, в короткой желтой тунике, бежит по полю. Она хохочет. Звонкий молодой голос несется над лугом:

– Догоняй! Что же ты? Догоняй!

И Роллинг бежит за ней. Ему никак не удается догнать быстроногую девушку, словно летящую над землей. Ее стройные открытые ноги мелькают впереди, волосы развеваются по ветру. Она сама похожа на ветер. Быстрая, легкая, красивая. Роллинг сам себе кажется неуклюжим увальнем, не способным догнать Лину. Но он несется за ней и кричит:

– Лина! Лина!

А потом они, распаренные от бешенной гонки, лежат на берегу реки. Глаза их подняты к небу. А по нему бегут белые облака. Жизнь кажется бесконечно счастливой и вечной для них. Вокруг тишина, такая, что слышно, как бегущая река гладит каменные берега. Они одни в этом мире. Кроме них не существует никого. Солнце светит только для них, ветер ласкает только их. И хочется просто лежать на спине, ощущая мягкость травы, наблюдать за бегущими облаками и молчать. Ибо в этом счастье не нужны слова.

Вдруг Лина приподнимается, подвигается к нему, нежно проводит рукой по щеке, а потом наклоняется к самому-самому лицу и целует в губы.

Роллинг помнит то чувство, что охватило его во время того, давнего, первого, такого неумелого поцелуя. Тогда ему казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди и закружится в бешенном танце вокруг них. А глаза Лины, глаза цвета неба, смеются. В них пляшет озорной огонек. Девушке самой страшно, что решилась на отчаянный поступок, первая поцеловала. Как тогда Роллинг был счастлив. Ведь сам он никак не мог решиться. Еще бы. Лина такая красавица. А он кто? Просто ученик воина.

Но он помнит и другие глаза Лины. Глаза, полные боли, страха и надежды. Помнит горячие, судорожные поцелуи. Роллингу предстоял первый боевой поход. Куда, против кого – забылось. А глаза Лины помнит. И помнит, что именно они вывели его из боя. Они звали его, защищали, приказывали вернуться домой живым. Он не мог обмануть их. И он вернулся. Хотя много товарищей остались навечно в том бою.

Он помнит вспыхнувший румянец на лице Лины, когда он, смущаясь и волнуясь, протянул Лине Браслет Соединения. И она приняла его, тем самым давая согласие стать его женой.

Но не стала.

Роллинг сам отрекся от своего счастья, накинув на плечи Мантию Правителя, отдав себя служению города.

Сейчас, прожив жизнь, он знал, что жертва была напрасна. Но тогда он думал иначе. О, молодость, молодость! Слишком дорого заплатил Роллинг за бездумные идеи бескорыстного служения народу.

Но кто может осудить его за отказ от любимой? Кто может осудить за мысли о том, что Правитель не должен быть связан семейными узами, не может принадлежать семье, а обязан полностью посвятить себя служению города? Никто. Только он сам.