Елизавета Дворецкая - Последний взгляд Марены

– О боги мои! – запричитала Угляна, торопливо освобождая Одинца от шкуры, под которой не было рубахи, а только порты, и осматривая раны. – Да как же… Сейчас я…

Она выхватила нож из кожаных ножен на поясе и торопливо отрезала полосу от подола собственной сорочки, чтобы поскорее перевязать раны. А Одинец, с усилием моргая, смотрел вверх и видел над собой сразу две головы: молодой девушки и белой волчицы. В глазах у него все плыло, от боли и потрясения мутился разум; ему казалось, одно и то же существо предстает перед ним сразу в двух обличиях.

– Мать… волков… – бормотал он еле слышно. – Я… умираю… иду к тебе… прими меня… мать… ма… мар…

– Да что же ты стоишь? – накинулась Угляна на Младину. – Он же кровью истечет, а ты глазами хлопаешь! Давай скорее, оторви от сорочки, перевяжем да понесем в избу – там у меня травы, отвары, а то пока за мужиками побежим, он не дождется!

– Сейчас…

Младина рассеянно смотрела куда-то в пространство. Она знала: нужно не то, чего требует от нее Угляна. Другое…

– Раны… надо промыть… – пробормотала она, будто вслушиваясь в подсказку.

– Да где промыть, до реки далеко, нести не в чем, а в реке хрен этот мохнатый, чтоб его Ящер жрал!

– Нет… Это близко… рядышком… я сейчас…

Все так же глядя куда-то мимо Угляны, Младина медленно протянула руки вперед. Она не видела леса и травы, перед глазами ее клубился туман, а под ним бился родник; струи играли живым блеском, над ними мерцали искры. Вода была серовато-синей, словно в ней размешаны сумерки… Младина увидела, как ее пальцы проходят сквозь туман; вот кончики пальцев коснулись воды, обжигающе-холодной на ощупь, вот погрузились в нее. Младина зачерпнула воды ладонями и осторожно, чтобы не расплескать, вынула их из серого тумана.

Угляна замерла с открытым ртом; она лишь успела ощутить, как рядом растворяются ворота Нави… или как нечто движется прямо сквозь стену, точно человек – сквозь завесу тумана, не встречая осязаемой преграды. И вот уже Младина, не двинувшись с места, держит полные горсти воды; вот она выливает эту воду на раны Одинца, и те на глазах закрываются!

– Это мертвая вода! – подняв взгляд, пояснила Младина, и в ее глазах Угляна увидела тот серый туман. – Как у мертвого тела нет ни раны, ни крови, так и у Одинца, сына Велесова, нет ни раны, ни крови, ни уразу…

Одинец перестал стонать. С закрытыми глазами, он лежал вытянувшись, совершенно неподвижно. Кровь действительно перестала идти. Угляна склонилась над ним, пытаясь понять, дышит ли он.

И в это время белая волчица осторожно оттолкнула ее голову своей головой. Волхвита отпрянула. А волчица лизнула лицо лежащего, потом выдохнула ему в нос.

И веки Одинца дрогнули, ресницы затрепетали, он медленно вздохнул, глубоко втягивая воздух, будто впервые пробуя его на вкус.

– Мать… волков… – снова пробормотал он. – Ты… пришла…

– Мать Волков! – повторила и Угляна, сев на мох и сжав руки перед собой. – Это ты… я не признала…

Белая волчица попятилась, огляделась, проверяя, все ли дела сделаны, потом повернулась и вмиг скрылась за кустами.

А оставшиеся на поляне вдруг заметили, что уже совсем светло – наступило утро.

На этом рассвете Младине полагалось бы только добраться до избушки волхвиты и приступить к обычным девичьим испытаниям. Когда же этот рассвет пришел, у нее уже столько всего осталось позади, что она казалась себе повзрослевшей лет на десять. Если бы ее сейчас спросили, сколько ей лет, она не смогла бы ответить, хотя до замужества свои года обычно помнят – считать еще не так много. А ей было и мало лет, и бесконечно много, а главное, это не имело никакого значения!

За небольшое время Одинец настолько оправился, что смог, опираясь на двух женщин, своими ногами дойти до Угляниной избы. На его плечах отчетливо виднелись багровые рваные шрамы от зубов навяка, но раны закрылись и уже не столько болели, сколько зудели – значит, заживают. Осмотрев их, Угляна не нашла признаков воспаления – мертвая вода очистила кровь.

Вот они уложили Одинца на лавку, накрыли, напоили отваром из девяти целебных трав. Он заснул, а они сидели по обе стороны очага и торопливо ели остывшие блины прямо из миски, даже ничем не смазав: обе вдруг обнаружили, что умирают от голода!

– Где же ты была? – наконец спросила Угляна.

– Не знаю, – с набитым ртом ответила Младина именно то, чего волхвита и ожидала. – А кто такая волчья мать?

За эту ночь она стала достаточно взрослой, чтобы задавать вопросы. Но Угляна не сразу ответила: перестав есть, она подняла взгляд и какое-то время смотрела в глаза девушке. Но та спокойно ждала ответа, и волхвита заговорила:

– Волчья Мать… Это… самая старшая волхвита, воплощение Мары. Она только зимой к людям выходит, а летом в лесу живет. От нее каждый Одинец свою силу получает и может «молодых волков» лесной науке обучать.

– Что значит – каждый Одинец? Их разве много?

– Знамо дело, много. В каждой волости свой. Наш-то Одинец только с нашей волости «волчат» обучает, а в других свои. На Касне, на Жижале. Думаешь, весь белый свет у нас тут начинается и кончается?

– Ну… – Младина вроде и понимала, что это не так – о том свидетельствовало полюдье смолянского князя, каждую зиму сюда приходившее и приносившее дыхание большого мира. Но каждый ведь живет в убеждении, что его привычный мир и есть белый свет. – Так Одинец – это не его имя?

– Имя. – Угляна кивнула. – Он его получил, когда в Одинцы перешел. До того, пока сам в простых «волках» зимой жил, лесное имя у него было другое, а человечье – то самое раннее. А как совсем он в лес ушел, так старое имя человечье забыл. А про Волчью Мать ты поболее моего должна знать! – Угляна вдруг вернулась к прежнему разговору. – Ведь она если и не сама с тобой приходила, то дочь свою послала. Где ты с ней повстречалась?

– В лесу… у избы… где луна…

Младина морщила лоб, пытаясь вспомнить все, что с ней случилось, но мелькали смутные, обрывочные видения. Так сон, вроде бы связный и внятный, после пробуждения стремительно разваливается на бессмысленные куски, которые не вытащишь из памяти, как не сожмешь кисель в горсть, и испаряются они в считаные мгновения.

– Я только знаю… Ой, мне ведь жениха дали! – вдруг обрадовалась она и схватилась за берестяную коробочку на поясе.

В этой коробочке она принесла иглы для шитья и вязания, нитки, ножницы, пряслень на случай, если тут придется рукодельничать, и туда же спрятала полученное перышко. Мелькнула мысль, что перышко померещилось ей, как сама лунная женщина, но нет – оказалось на месте.

– Вот! – Младина с торжеством показала добычу Угляне. – Она мне сказала: коли пришла, то проси, чего хочешь. А я сказала, что хочу выйти замуж. А она сказала: хочешь, так выйдешь. И вот это мне дала. Значит, я не буду волхвитой!