Валерий Тимофеев - Сын ведьмы. Волшебная сказка

Ночная птица затаила дыхание. Ветер ни одного листочка не шевельнет.

С тишиной, опустившейся на землю, пришла их сладкая ночь.

То-то бодались и кусали свои хвосты черные чертенята.

Их злобный шепот в кустах шелестит.

– Ужо мы найдем, как вам отомстить!

– Будете еще молить о смерти!

– Черти мы, или не черти?

– Клянемся наказать ведьму?

– Клянемся!

– Клянемся! – стукнулись чугунными лбами со всей силы, аж искры на версту землю вокруг осветили.

Еще утро по-настоящему не наступило. Только-только серой краской окрасился восток за прудом, а уже проснулась русалка. Так долго без своей любимой шкуры она до сей поры ни разу не оставалась. А без шкуры и без воды все ее тело начало высыхать, сжиматься, глубокими морщинами покрываться. Такое чувство, будто ее веревками опутали и все туже их захват, все туже. И дышать тяжело, и думать больно.

А ну как проснется Батыр и увидит ее в таком неприглядном виде?

Как ни жалко было вставать, но делать нечего. Высвободилась из-под руки любимого, поднялась тихонько. Последний раз прикоснулась губами к его щеке, поймала сонное дыхание, запоминая, и ушла, едва касаясь ногами росы серебряной на траве шелковой. Платье на ней как на вешалке болтается, весь свой блеск потеряло. Туфельки с похудевших ног сваливаются – пришлось в руки их взять.

Кинулась ведьма в прибрежные кусты, отыскала свою нычку 2 2 Нычка – тайник, заначка. , а шкуры спрятанной там нет.

Точно помнит, вот под этой раскидистой ивой, в этом сплетении корней, под этими сухими ветками прятала!

Пометалась, поискала и под другими деревьями, чуть ни под каждый листик заглянула – нет нигде.

Устала, сидит, сокрушается:

– Лучше бы мне вовек не проснуться, – причитает. – Лучше забыть и себя и свое имя. Как в таком виде в воду вернуться? Кто меня, опозоренную, примет?!

Без шкуры, высохшей – где слезы взять? А и были бы, разве слезами горю поможешь? Встрепенулась русалка.

– Нет, не время горевать, – приказывает себе. – Надо выход искать. Думай, Су Анасы, думай!

Из последних сил напрягла мысли.

– Кто бы мог мне такую подлость учинить? – в сотый раз вопрос себе задала и, как ей показалось, догадалась.

– Черти! – кличет, а те тут как тут, и ждать их три года не пришлось.

– Чего изволите? – выстроились в ряд, преданно в глаза заглядывают.

– Вы со мной такую злую шутку сыграли? – брови нахмурила, руки в бока уперла.

– Какую? – застыли в недоумении лохматые. Они ж только задумали влюбленных наказать, а само наказание для них еще и не придумали, не до того рогатым было – подглядывали.

– Шкуру мою украли!

Будто дубинкой по голове им попало! Черти подпрыгивают, черти разводят руками, черти толкают друг друга.

– Вот что надо бы сделать!

– Эх, балбесы!

– До такого простого и не додумались!

И ну друг друга мутузить, нехорошими словами обзывать, умственные способности вслух пересчитывать.

Хоть и увертливы черти, и лживы, и запросто могут для показухи самые грозные баталии устроить, свои собственные хребты не щадить, но тут поверила им ведьма, – действительно, где им с их малым умишком до такого хитрого да подлого додуматься.

Стали они вчетвером шкуру искать, все больше и больше расширяя круг поисков. А потом чертям надоело, или другие дела у них объявились.

– Мы что, нанимались к тебе в помощники?

– Тебе надо, ты и ищи!

– У нас своих забот полон рот, – нашли отговорку и сбежали.

Солнце землю припекает, сил у ведьмы итак немного, последние забирает. Ищет Су Анасы по лесным закоулкам, плачет.

И тут она увидела Батыра. И он ходит темнее тучи по лесным тропкам, любимую свою ищет. Только рот раскрыла – закричать, позвать, но вовремя опомнилась.

И пошла ведьма куда глаза глядят. Искать украденную у нее шкуру и место свое на ставшей такой пустой и неуютной земле.

На самой дальней окраине села через неглубокий овражек прокинут хлипенький мосток. Так себе мосток – три поваленных лесины тесовыми досками промеж собой скреплены и перильцами какими ни то обставлены, чтобы, значит, путнику не свалиться, даже вдруг он на нетвердом ходу или с тяжелой поклажей в путь собрался. Ну и телега с лошадкой, если не подгонять, прошмыгнет.

По мостку проходит как бы граница – с этой стороны еще село, живые люди с повседневными делами и заботами. А по ту сторону, почитай, что уже и лесные просторы зачинаются.

Слева от мостка, перед самой горой, в сосновом хороводе место для упокоения. Из года в год, из века в век под защитой столетних сосен находили свое последнее пристанище почившие селяне. А живые приходили помянуть, поклониться, и ответа мудрого на вопросы трудные поискать.

Справа от мостка, на проторенной дороге к бьющему из скалы ключику, скучает полуразрушенная кузница.

А посереди этого раздолья опушка…

На опушке две одиноких сосны богато так кроны раскинули и почти спрятали маленькую покосившуюся избушку. Избушка не просто маленькая, а еще и старенькая, по самые окна в землю вросла. Тесовая крыша толстым слоем изумрудно-зеленого мха покрылась, печная труба набок смотрит, входную дверь жердь подпирает, калитка об одной петле вечно нараспашку. А для чего ее запирать, когда остального забора ни вправо нет, ни влево не поставили? Вольготно – заходи, кто хочет, и выходи, ни у кого два раза не спросясь. На задворках козы сами себе пасутся, по огороду гуси да куры запросто гуляют, гогочут и кудахчут, дела свои обсуждая. На щедром солнышке пушистый котенок разлегся – серый бок греет.

Вроде и жалкое зрелище эта избушка, ан нет! Не нищетой и запустением здесь пахнет, а свободой и умиротворением.

Ввечеру, когда солнышко за гору спрячется, на небо месяц в окружении звезд выплывет, жуть и холод заполнят все пространство от кладбища до развалин кузницы. Ух, хоть я и не робкого десятка, но и у меня мороз по коже, окажись я в этот час на этом месте. Но… загорятся два низеньких окошка бледно-желтым светом. Холод, пустота и одиночество враз силу свою растеряют. От окон таким теплом и уютом повеет, что непременно зайти хочется, обогреться да слово доброе услышать.