Андрей Свиридов - Магия Слова. Суперфэнтези – психиатрический уклон

Люксембургский закат солнца высвечивался светло-алым багрянцем. Воздух охлаждался вокруг, структурируя эфирные щели пространства. Кому-то очень и очень не хотелось меня выпускать в мгновения вечности и терпение вечности. Люксембургский штрих закрывался. Никто не желал уступать в схватке логики Закона духа с куражом ДУШИ Закона. Самолёт продолжал набирать высоту освещаемый светло-алым багрянцем, проникающего в иллюминаторы авиалайнера.

Усевшись в пассажирское кресло бизнес-салона самолёта я уснул мгновенно. Проснулся от касания руки стюарда показывающего знаки о необходимости застегнуть ремень безопасности. Я вылетел из терпения сновидений, чтобы поучаствовать в посадке самолёта в аэропорт Шереметьево Москвы.

На выходе из зала прилёта Шереметьева меня встретили помощники: Ольга Ж. и Виктор С., вопросом:

– Ты живой?

И они после вопросительной паузы, в которой я не знал как ответить, они добавили:

– Через подсадку пассажиров со взрывчаткой в Люксембурге, самолёт должен был взорваться при наборе высоты в воздухе, чтобы ты не попал в Москву, никогда с подписанными инвестиционными контрактами. Нас просили передать информацию… о штрихе Люксембурга против проектного будущего Соборной Светлой Солнечной России… В расширяющемся зазеркалье голубой блевотины через стеклянные двери инвестиций.

Мы шли, разговаривая через стеклянные галереи, стеклянные двери к парковке автомашин. Создаваемые блики наших световых теней причудливо стеклились в зеркальных эффектах стёкол. Подчеркивая мчащую динамику цивилизованной полновесной жизни в стеклянных галереях со стеклянными дверями производящих прозрачно незамечаемую её ограниченность и гутаперчивую сдавленность в зеркальных эффектах свободного пространства: как бы.

Стеклянные галереи выполняли красивые функции нужности и полезности стеклянных переходов для людей. Но стеклянные переходы пропуская деловых людей, пропускали людообразных сущностей из дипольных сфер зазеркалья космического нуля, в реальности мира людей.

Квалифицирующим признаком приходящих людообразных сущностей была логика абсолютных смыслов интеллекта и ума в нейрокодировках фиксированного ударения. Деловые люди, подвергшиеся нейрокодировочной обработке фиксированного ударения – начинали считать его эмоциональной и семантической нормой понимания своей Жизни! Требуя от других подражания себе подобно стекловидно-зеркальному эффекту стеклянных галерей пропускающих фигуры людей и смутные силуэты людообразных сущностей сливающихся часто с фигурами людей.

Неподалёку от автостоянки располагался вытянувшийся стеклянный небоскрёб сигналящий неоновой подсветкой, в подтяжках стеклянных галерей.

Создавалось ощущаемое чуть сдвинутое впечатление в сознании интеллекта о том, что стеклянный небоскрёб является вертикальным отображением продолжения панорамы толерантности парапрозрачной этажерности позволяющей в социумах постулировать признание триумфа успеха и причинности успеха вины и её парапсихических обстоятельств психиатрическими идеомами кликушества, не прибегая к затруднённому поиску вещественных доказательств для наложения денежного штрафа и статей уголовного/гражданского кодекса. Воистину: осатанелость в христианизирующем действии… в прозрачности христианского креста стеклянной галереи и стеклянного небоскрёба в экономиксе духовничания Духова Закона.

Духовничание Духова Закона постулирует жизнь миров дуата: экономика жизнемировосприятия первична, все другое третично, в стеклянности галерей и стеклоярусов небоскрёбов. Несуразность доказательной семантической нейрокодировочной конструкции падающего риторического смысла выражаемого правильным кодифицированным литературным языком не воспринимается и не замечается как церковниками так и попами РПЦ – звёздная родовая буква Ё: Ё! МОЁ! И считается лучшим юридическим признаком доказательства толерантной рафинированности правоты кодифицированного литературного слова правовой почти безупречной логики видимой в прозрачности стеклотары: в голубоватости стеклянных галерей и стеклянных небоскрёбов.

Так, все мысли слушались, выражались, говорились. Мы подошли к голубоватой стеклотаре небоскрёба, за которой была парковка. Открыли машину, уселись и помчались на пересечение улиц Ленина и Дм. Ульянова. рассеивая потенцию взрыва авиалайнера…

Небоскрёбы Калинского проспекта казалось напрягались своими 20-тью двумя стеклоярусами – при нашем прогоне по Арбату. Они чуяли свою дезактивацию своими стеклоярусами смонтированных советскими строителями-монтажниками в соответствии с 22 иероглифами-интеллектами еврейского алфавита.

Выехав из символа триумфа социалистического метода реализма и социализма каким стал модернизированный Калинский проспект открывший Спасские ворота для метаболического метода реализма, перестроились в поток машин едущих на проспект Мира. Сам Калинский проспект в своих бликах и глюках призрачного близкого очень близкого счастья получения денег в стеклянных кварталах и стеклотарной галереи – каким стал Арбат: отряхивался манящими светлячками.

Мы домчались по освещённой ночной Москве по проспекту Мира до Останкинской телебашни. Остановились напротив её, зашли в кафе стекловидной гостиницы «Космос». Она сразу же навалилась своими стекловидными космополитными сферами пространств – на сферы пространств интеллектного мышления. Не давая возможности расторможенной личности из него выскользнуть для перехода в сферы пространств ума (анализаторскую систему) в сферы пространств рассудка (координаторскую систему), оставляя личность стекловидным отморозком сетчатых глянцев отражений отчуждённости.

Отморозки сетчатых глянцев отчуждённости отражений звёздчатого отеля просачиваясь через пространства стеклянных галерей из стеклянных небоскрёбов на улицы города зажали стоячие и двигающиеся социумы в кляксы, в стаи, в группы, в муравейники, шевелящиеся точки, грибницы, линиями полутеней избегая соборных и солнечных сопряжений лазоревого мира.

Стайка стилизованно одетых в модерновые униформы человеков мира педофилов восседала за одним из столиков вместе со священником. Они рассуждали: в каком возрасте лучше окрещивать детей в гомосексуальной свастике. На нас кидали недовольные взгляды: зачем близко заняли столик от их дислокации, демонстрируя гримасами рыл резонанс отчуждения.

Подошедшему официанту с шейным платком красно-голубоватого цвета заказали зелёный и фруктовый чай в фарфоровых чайниках и легкий ужин. Начали обсуждать: что делать дальше? Сквозь зеркальные стёкла просвечивались висячие огоньки Останкинской телебашни создавая багровые угрожающие блики пытаясь вмешиваться в настройки разговора, в затенённых потолках с хрустальными люстрами. Ирреальность пятен и клякс возникала из ничего, опускалась и наползала, давила выбрасываемой бездумностью и легковесной паутиной беззаботности в реалиях коммутаций жизни.