Алекс Фрайт - Клинком и словом

Стражник пригнулся, встряхнулся, как цепной пес, только что сорвавшийся с привязи и перемахнувший забор перед одиноким путником. Выбирал место, куда широкое лезвие вонзит. Как бы не был хитер и коварен незнакомый противник, но и с клинком в руках он ему не соперник. Подбадривая себя чем-то средним между рычаньем и уханьем, он направился к Стожару, неподвижно ставшему посреди дороги и загородившему девку на лошади. Тот разве что слегка развернулся боком, и не сдвинулся с места даже тогда, когда Мева все-таки размахнулся и нанес удар. Молодец не дрогнул, отклонился чуть в сторону с презрительной усмешкой. Стражник несколько мгновений недоуменно смотрел на собственные руки, которые едва не упустили меч от удара о землю, после чего зарычал и ударил еще раз. И снова тот отклонился и позволил концу широкого лезвия черкнуть по песку за пядь от своих сапог. И тогда Мева взбеленился, крутнул мечом, попробовал подсечь противнику ноги, тут же кольнул в грудь и в шею. Не достал, а тот даже приблизился, заставив отступить на шаг. Стражник был ошеломлен такой неуязвимостью, но пройдя многие сечи, знал, что умелого, даже с одним ножом противника так просто, наскоком, не возьмешь. Сколько костей таких самонадеянных лежит по лесам да болотам? Однако он и представить не мог, каково это – не управиться с безоружным. Решил прикончить сразу. Завертел тяжелым лезвием перед собой, быстрее, быстрее. И нанес стремительный удар: меч выплюнул из сверкающего железного круга смертоносное жало. Во всю мочь, всем огромным телом, во всю силу рук. И еще. И еще. И снова. Тоненько заскулила Лагода, крепко зажмурив глаза, когда ее суженый исчез, пропал в неистовом вихре сокрушительных ударов, каждый из которых был способен рассечь их лошадь вдоль хребта. А как открыла вновь, то увидела только чудовищный оскал на мокром от пота лице старшего возничих ворот, спутанную бороду и могучее плечо, двигавшееся в ритме стремительных ударов. А Меве руку уже сводила судорога, едкий пот заливал, слепил глаза, все труднее стало махать тяжелеющим мечом, все медленнее выпады. Силы он был неимоверной, а вот мастерству ратному и выносливости звериной для долгой сечи не довелось обучиться – всегда на единственный удар, что никакой доспех не останавливал, уповал. Противника он так и не срубил, точно туман резал, лишившись разума. Вспомнил через злобу, что подмога, рядом, только кликни. Заорал:

– Гаркун!

Остановился на миг, полнее вздохнуть, расправить изнемогшие уже члены, как железные пластины латной рукавицы врезались ему между глаз, проламывая нос, швырнули на землю. Он выплюнул обломки зубов, поднимался страшный в крови, безумно крутил головой, выглядывая своих спутников. Зарычал, бешеным вепрем кинулся вперед рубить в куски, жаждал нанести удар, хоть один, но последний. Не достал. Тяжеленный удар в висок подкосил колени, а затем второй кулак вогнал осколки костей носа до самого мозга, опрокинул на спину. Его противник, так и не обнаживший клинок, задрал стражнику всклокоченную бороду кверху, накинул хрипящему кровавыми пузырями его же собственный пояс на шею. Мева выгибался дугой и сучил ногами, пока не хрустнула крепкая шея. Лагода вздрогнула от треска костей, а Стожар приподнял за пояс обмякшее тело и столкнул в канаву. Девушка, едва пережившая безумный страх за своего будущего мужчину, захлестнувший ее с головой, вздохнула облегченно и, брезгливо посмотрела на мокрую дорожку на песке.

– Умереть и то не смог по-людски, – угрюмо бросил Стожар, – а гонору-то было у выродка.

Он замер, прислушался, выхватил из-за спины арбалет и первой же стрелой выбил из седла всадника, вылетевшего из леса на дорогу. Вторую заряжать не стал, просто шагнул навстречу следующему, в этот раз обнажив меч.

Брат Пяст уже потерял остатки терпения, когда в полдень на дороге к скромной обители в дубовой роще, укрывшей за своими стенами десяток дряхлых старцев, застучали копыта. Трое всадников появились из-за огромных стволов и остановились за сотню шагов от монастырских ворот. Их доспехи были прикрыты черными плащами, а лица скрывались за низко надвинутыми капюшонами. Первый из троицы, двинул лошадь на пару шагов ближе.

– Вы не торопились, – раздраженно пробурчал хольд.

Он спешился и остановился перед прибывшими верховыми. Задрав голову, вглядывался ближнему в смуглые черты лица под капюшоном.

– Сказано было в полдень, – глухо прозвучал голос второго всадника, и брат Пяст понял, что не ближний, а тот старший, повернулся к нему.

– В полдень, – подтвердил он.

– Мы не опоздали. Где они?

– Пропали, будто туман с дороги слизнул, – ответил хольд, покрутил головой и хмуро добавил: – Что-то мало вас.

– Не твоя забота. Иларис?

– Донесли, что на хуторе Спыха гости были утром. Недолго были. Может, и желтоглазая, – он развел руками. – А, может, только ее спутники. Как с утра вестника вам отправил, так и не видел никто их больше. Один из ее воинов ту девку, что знак подала, с собой увез. Соглядатай из слободки сообщил, что сартовы стражники за ним увязались. Этого искать не стоит. Прикончат.

– Встретила его стража, – кивнул всадник. – Сегодня корту Стохода придется раскошелится на плотника и искать новых охотников сдохнуть за серебряный в неделю.

– Ушел? – поразился брат Пяст. – От Мевы?

– Молись своему богу, что сам следом не кинулся, – усмехнулся собеседник.

– Пошарьте по окрестностям и найдите мне этого ублюдка Уло, нечисть его раздери, – попросил хольд.

– Неужели покойники нынче в такой цене, что нас сюда через Волму за ними отправили? – удивленный голос из-под капюшона прозвучал отрывисто и зло. – Куда он направился?

– На Вилоню, – похолодел брат Пяст. – Если уж не его тело, так хоть весть какую о его судьбе разнюхайте.

Всадники молча развернули лошадей, а он чертыхнулся, бросился к монастырю и загромыхал ногой в калитку ворот. Ждать ему пришлось долго. Наконец где-то в отдалении послышались шаркающие шаги, загремел один запор, потом другой. Равнодушный голос спросил:

– Кого там нечисть принесла?

– Открывай, – он зло прищурился в приоткрывшееся окошко, забранное частой решеткой.

– Кому? – равнодушия в голосе не убавилось.

– Герсике!

– Зачем?

– Спросить хочу.

– О чем?

– О жизни твоей, Вербен, – завопил брат Пяст.

Он врезал кулаком в дерево ворот. Белое лицо, иссеченное черными полосками теней, отшатнулось от решетки. Следом вновь громыхнули запоры. Скрипнули петли. Из-под седой брови на него вытаращился подслеповатый глаз.

– Пяст?

– Он, милостью Тримира, – хольд расплылся широким лицом в вымученной улыбке.

Старик в длинной рубахе до колен, переступил босыми ногами, распахивая дверь полностью, почесал бок.