Дмитрий Моисеев - Без права на прошлое. Часть 1

«Элита и опора Империи, что похожа на перетрусивших пахарей или мастеровых! Что толку в гербах и громких девизах, в пыльных свершениях и полузабытых подвигах?! Аристократия выродилась, а никто и не заметил начала вырождения!»

Шеф осознавал: отпрыски древних фамилий с радостью ретировались бы из Мозаичного зала, однако побег означал конец придворной карьеры. По этой причине аристократы тихонько обливались потом и прикидывались мраморными статуями. Получалось неубедительно. Испуганные взгляды все норовили приклеиться к троице немолодых мужчин в потертой временем, забрызганной бурой кровью и рыжей грязью форменной одежде. Форма выгорела, потеряла яркость и краски, но все равно несла отпечатки нежно-голубого, пурпурного и угольного.

Цвета Императорской Гвардии.

Молчание. Утробное рычание далекого грома. Духота.

Стыдясь и едва не краснея, Джакомо взглянул на последних Гвардейцев.

«О чем думают сейчас эти неряшливые мужчины? Изгнанные герои, чьими деяниями спаслась Тысячелетняя Империя?»

Большерукий не находил ответ, но пустотелый, слизкий комок, нахально поселившийся в горле, настойчиво твердил, что он – умудренный и уважаемый Шеф Щитоносцев – участвует в мерзкой оперетте предательства…

А Гвардейцы стояли, не веря до конца в реальность услышанного. Ждали. Надеялись, что краткая речь юного Императора окажется жестокой шуткой злого и недальновидного человека.

Но Энцио II не шутил.

Молчание. Сиреневые росчерки молний. Скрип кожаных сапог и аромат свежих георгинов в вазонах. Портреты царственных предков, с укором взирающие на нерадостного потомка.

Кашлял Илирио и звякала сталь, тикали часы и гудел шмель, но Гвардейцы не слышали ничего. Ждали. Молчали. Верили. Давали последний шанс человеку, имеющему право распоряжаться их судьбами.

Путь к звездам открыт!

Три слова, что обозначали черту между обязанностью и свободой. Свободой, смысл которой ускользал от потрепанной троицы.

Молчание. Аритмичный стук сотен сердец.

Император так и не повернулся, погрузившись в созерцание витража. Руки забытого мастера сложили кусочки в белого рыцаря на вымершем толстоногом звере. Рыцарь пронзал пикой красного ящера. Легенды гласили, что белый воин был полубогом и отцом Первого Императора. Годы спустя белый копьеносец и кровавый ящер стали гербом императорской фамилии Корво.

Долгое-долгое молчание. Первые капли дождя.

Спустя тонны вечности и океан бесконечных секунд старший из тройки Гвардейцев – Охотник по-армейски четко развернулся и без слов зашагал прочь. Изможденные спутники без промедления последовали за вожаком.

Дождь лил уже вовсю.

Джакомо шумно выдохнул, сбрасывая напряжение. Он радовался несостоявшемуся кровопролитию, но негодовал от яда несправедливости.

Некстати закололо сердце, и Большерукий с силой, почти продавив пластины панциря, прижал ладонь к левой стороне грудины. На душе было гадко и грязно, точно вглубь его существа запихали кусок свежего дерьма. Запихали с молчаливого согласия хозяина души…

– Бом-бом-бом! – заиграли вдруг часы Тулио Гарро.

И в этот же миг вспышка ослепительной боли разорвала мир. Не выдержало железное сердце моралиста! Лопнуло, заливая внутренности горячей волной. Джакомо с грохотом рухнул на мраморные плиты. Тьма приближалась быстро, но за миг до встречи с Обделенной Богиней Большерукий различил удаляющиеся спины троих последних Гвардейцев. Троих свободных, незнающих, что со свободой сотворить…

…Они ушли. Растаяли в холодном тумане белоснежные стены блистательного Гардана – столицы Тысячелетнего государства. Бесшумно закрылись Врата Позабытых Героев, навсегда отгородив изгнанных Гвардейцев от внутренностей дворца, где в шелесте бархата и стали, отравленном вине и слащавом шепоте решалась судьба гибнущей Империи…

Квартал «Красных занавесок» по праву владел репутацией опаснейшего района Арабая. Пьяная поножовщина и убийства под заказ, дуэли из-за женщин и исковерканных представлений о долге, дружбе и чести. Подобные прелести в совокупности с разбоями и кражами, тяжкими повреждениями, изнасилованиями и грабежами давно превратились в визитную карточку обиталища преступников и шлюх.

Впрочем, Арабай – столичный город богатой провинции Улар – никогда не отличался спокойствием, исполняя роль хулигана в ряду воспитанных провинциальных столиц. Отделяясь или бунтуя, скрывая налоги или добиваясь демократических свобод… Арабай из века в век нервировал высокомерных повелителей Гардана. Не раз и не два безмолвные отряды Карателей Гарда приводили в чувства гордых оружейников и мускулистых кузнецов, хитроумных купцов и многочисленную голодную чернь. Отблески пожаров окрашивали кармином древние стены, кровь струилась меж булыжниками мостовых. Торчали над воротами засмоленные головы зачинщиков, танцевали на веревках крикливые активисты. Город стонал и склонялся, но приходил в чувства. Работал до изнеможения и пил до беспамятства. Проходило время, и арабайцев посещал новый выверт сознания.

Жесткий и резкий Арабай не терпел неженок, презирал трусов и слабаков. Он весь: от Рудничных Ворот на северной границе и Речных на южной, от восточных – Караванных и западных Бродяжьих, состоял из враждующих друг с другом лоскутов-районов. Так повелось издревле, и время оказалось бессильно что-либо изменить. Однако, квартал «Занавесок», зажатый с трех сторон Портовой набережной, Четвертым проспектом Наковальни и воняющей смертью Ареной Грома, перещеголял по уровню опасности прочие городские образования.

Одинокая дама, вдруг возжелавшая насильственных утех. Чокнутый самоубийца, приевшийся радостями жизни. Пожилой купец, отягощенный грузом монет. Каждый из них мог обнаружить искомое, едва голос «Бычьего Яйца» – большого городского колокола – оповещал горожан о десяти вечерних часах. После десятка длинных «бычьих ревов» Солнечная стража покидала границы «Красных занавесок», а Лунная стража обходила стороной его тупички, подворотни и улочки, утопающие во мраке, испражнениях и грязи.

Охотник любил бродить по ночным «Занавескам». Любил омерзительные запахи и мусор, крики дерущихся котов и писк красноглазых крыс. Любил песни пьяных подмастерьев и смех разнузданных путан. Любил шуршание отточенной стали, тени редких огней, ругань, стоны, топот и гулкое эхо, бьющееся о стены каменных лабиринтов.

Охотник наслаждался происходящим. Ежеминутный риск до предела обострял чувства, порядком разболтавшиеся за годы вынужденного простоя. На кончиках пальцев зудели приятные мурашки. Здесь он ощущал себя живым. Могучим и сильным. Здесь он обретал свободу, хотя и не понимал данного определения.