Дмитрий Моисеев - Без права на прошлое. Часть 1

– Я понял, Стелла. – Охотник выставил руки. – Избавь меня от подробностей. В свое время я насмотрелся на подобные увеселения.

– Сегодня мне сообщили, что сыскари ждут именно прибытия Северной, – толстуха вновь понизила голос. – Как только солдаты Кровососа подойдут к городу, начнутся массовые аресты. И резня. А герцог Леграно амбициозен! И горд. Он не позволит шпионам похитить победу, присвоить лавры усмирителя бунтовщиков. Он введет войска в Арабай, а ты знаешь, во что превращается отданный на поругание город…

Стелла крутанула бусы. Жемчужная нить затрещала. Охотник скрестил ладони. Он помнил. Он видел и знал.

– Невеселые перспективы, – старик сжал правое запястье. – Остается непонятно, почему твои юные друзья до сих пор парят зады в Арабае, а не скачут что есть духу куда-нибудь подальше. За границу, в Фарию, Астур или Катарскую Федерацию. По-моему самое время.

– Не знаю, правда. Они тебе сами расскажут. Пойдем, мы и так задержались.

Стелла тяжело поднялась, взяла его за руку. Ладонь толстухи была горячей и липкой. Женщина нервно дрожала. Охотник легонько сдавил кисть, улыбнулся. Стелла жалко улыбнулась в ответ.

Со сцены плыли аккорды популярного этим сезоном «Танца серебряных колокольчиков». Медленно кружили пары. Звучал смех, горели улыбки. Полыхали глаза. Стелла вела Охотника сквозь бриллиантовое море живых огней. Ловко обруливала танцующую молодежь, пьяную от вина и любви. Неважно, что вино разбавлялось водой, а за любовь платили монетой. В этот миг парочки купались в ее ласковых волнах. Парили над атласными облаками чувственности. Наслаждались сиюминутным полетом безграничного счастья. Словно бабочки, точно мотыльки…

Охотник с завистью смотрел на танцоров. Невольно вспомнилась эта же самая зала, но в старых, еще военных «Цыпочках». Вспомнилась девушка. Его Амели. Совсем молоденькая, милая до невероятности. Тогда она тоже танцевала. В паре с ним. Буйный водопад каштановых волос, щекочущий шею, щеки и нос. Короткое платье из лимонной органзы, обшитое мягкой бахромой. Едва различимые бугорки грудей, податливая гибкость юного тела. Нежные руки с маленькими ладошками на сутулых плечах мрачного Гвардейца. Заразительная смешинка в голубоватых озерах хитрых глазок. Он, уставший от крови и битв, обожженный войною и смертью, потонул в этой голубой бездонности! Умудрился, пускай на короткий миг, но поймать юркий хвостик переменчивого счастья. Словно бабочка, точно мотылек… Давно это было, очень-очень давно…

При их приближении кожаные охранники послушно расступились. Один из молодчиков зевнул, распахнул на миг толстогубый рот. В ряду неровных зубов блеснуло золото. Пахнуло табаком и чесночной колбасой. Охотник задержал на нем взгляд. Плоское лицо охранника пересекал рваный шрам, зигзагом проходящий через лоб, щеку и обрывающийся на левом краю подбородка.

«Милое украшение, где приобрел?» – подумал старик, но смолчал.

Напарники шрамоносца смотрелись не менее грозно, но во взглядах, брошенных на Охотника, читался суеверный страх. Они знали, кого привела хозяйка борделя.

Охотник поморщился. Привлекать внимание к своей персоне он не любил. Не от врожденной скромности, а из соображений безопасности.

Два коротких удара, один длинный. Вновь два коротких. Металлически зашуршал засов. Дверь приоткрылась на ширину локтя. Стелла без слов подтолкнула, и Охотник просочился в щель, чудом избежав знакомства с ржавым гвоздем, который, по злому умыслу или недосмотру, торчал из дверного косяка.

По первому впечатлению Охотнику показалось, что он проник в пещеру со следами некогда бурного пожара. В уютный грот закатных тонов, атмосферный и интимный.

Комнату, пространство которой занимала огромная кровать на кривых ножках, заливала густая краснота. Рядом с ложем втиснулся низкий столик, заставленный натюрмортом кубков, кувшинов, бутылок, измятых салфеток и тарелок с объедками. Ноги проваливались в густой ковровый ворс. В дальнем углу горело последнее чудо инженерной мысли – масляная лампа под куполом розового абажура. Именно она рождала красноту и интим. Именно она маскировала правду.

Секунд через десять глаза пообвыклись, открывая новые детали интерьера. Охотник отметил мягкий пуф, сиротливо приткнувшийся около кроватной ножки, большую акварель в облезлой раме, на которой совокуплялись сатиры и дриады, пару простых стульев и тяжелую плевательницу в форме женщины с распахнутым ртом. Отметил резную полочку темного дерева и вереницу искусственных фаллосов, выстроившихся на полочке по росту и размеру…

И четыре мужские фигуры. Вооруженные, одетые в черную кожу, шерсть и металл. Трое из них молча сидели на кровати, выжидающе смотрели на вошедшего. Четвертый, который открывал дверь – худощавый, сгорбленный, с лицом, прикрытым полями широкополой шляпы, в это самое время возился с засовом. Когда он наконец закончил и развернулся одним резким, пружинистым движением, Охотнику не потребовалось называть имени этого человека. Слишком давно они были знакомы. Слишком многое пережили, слишком многое похоронили на кладбищах души, еще большее оставили непогребенным. От хозяина широкополой шляпы исходил отчетливый винный запах. Это был не кто иной, как Шарманщик – гениальный певец, непонятно каким образом затесавшийся в ряды Императорской Гвардии.

– Охотник, – важно протянул бывший Гвардеец и раскрыл объятия. – Как же я по тебе соскучился, ворчливый пенек! Где столько времени пропадал? Прятался?! Уж не от меня ли?!

Объятие, несмотря на худобу и опьянение обнимавшего, оказалось сильным и жестким. Охотник вспомнил неудачников, что пытались навредить Шарманщику, купившись на его хрупкую комплекцию. Их покалеченные тела давно сгнили, а тщедушный Гвардеец в широкополой шляпе по прежнему жил. И по прежнему много пил.

– Здравствуй, Шарм, – Охотник удивился дрожи собственного голоса. – У меня к тебе дело.

– Представь, старина, у меня к тебе тоже! Но сперва разреши рекомендовать уважаемых, я бы даже сказал – многоуважаемых граждан славного, нет – наиславнейшего города Арабая! Но что это со мной, шайтан откуси селезенку?! Где такт, где воспитание?! Пусть лучше они представятся самолично, а я, с вашего великодушного позволения, капельку выпью. Не знаю почему, но глотка пересохла, словно кошаки мне туда нагадили! Прошу, господа! Стеснение – лишь комплексный отголосок дурного воспитания. Да и ваше инкогнито мешает моему другу расслабиться. Он у нас, видите ли, подозрительный… Или подозревающий?! А, курвина дочь, куда подевались мои манеры?! Тебе чего-нибудь налить, о мой скромный боевой товарищ?

– Не откажусь, – кивнул Охотник и ухмыльнулся. Шарм остался прежним. Годы не повлияли на его язвительный тон и безудержную болтливость.