Женя Лейнок - Пастыри. У богов всегда свои планы

Чтецы были магами с особым врождённым даром – их развитые инстинкты и биоритмы гармонировали с первозданной сущностью живой природы, что позволяло им входить в контакт с любыми её формами. Теоретически чтецы могли заговорить любое животное, птицу или насекомое, но, так же, как и заклинания, эта способность требовала затрат магической энергии, поэтому чтецы не пользовались ей просто так. Умение заговаривать заключалось, по сути, в подчинении живого существа, вкладыванию в его сознание того, что было угодно чтецу. Таким образом маги брали под контроль и людей. Само по себе состояние заговорённого существа было временным, а чтобы продлить его, чтец заговаривал повторно, но если кроме своего дара он применял заклятие печати, зверь или человек оставался под властью мага навсегда. Кроме этого, чтец мог узнать о своём объекте практически всё: возраст, пол, болезни или их возможность, состояние беременности, эмоции, желания, воспоминания и разные химико-физиологические процессы, протекающие в организме. Этими знаниями они часто помогали магам, занимающимся биологией, химическим строением, физикой магии и другими естественными науками.

Снежных хорисов заговаривали для передачи сообщений потому, что они частично понимали и отлично воспроизводили речь (то есть вложить информацию в их разум было несложно), могли быстро и долго лететь без устали, а в случае опасности становились грозными противниками.

Нерил посмотрела в глаза птице. Хорис моргнул и склонил голову набок. Девушка на мгновение сомкнула веки, а затем, не отрывая взгляд от жёлтых глаз, зашептала слова. Птица открыла клюв, её зрачки стали расширяться, крылья дрогнули и когти впились в белую кожу, выпустив кровь. Нерил замолчала, глаза её закатились так, что стали видны одни белки. И она, и хорис были недвижимы, только кровь стекала по её руке тоненькой струйкой и капала на деревянный пол. Наконец воздух с шумом вырвался из её лёгких, и девушка заговорила, теперь уже внятно: «Лиа, милая, я так скучаю по тебе! И мне так тяжело врать Лаакану. Но наша дружба дороже во сто крат любви к мужчине… Проводника зовут Тодор. Он вышел из цитадели в двадцать пятый день первого месяца весны и движется через Туманные холмы. Лаакан за ним не следит, но будь осторожна – Мехес что-то замышляет. Что-то плохое. Возможно, вам грозит беда. Он хочет исполнить какое-то Тёмное пророчество. Я точно не знаю, что это, и у Лаакана пока спрашивать не буду – боюсь, он выведет меня на чистую воду… Одно я поняла: если у Мехеса получится, люди погибнут, а маги останутся жить. Ты знаешь, этого нельзя допустить. Пока всё. Буду слать птиц всякий раз, когда будет важная информация, – как мы и договорились. Дрожу от страха днём и ночью, но я обязана помочь. Лаакан думает о тебе, я знаю. Он тоже хотел бы тебя поддержать, но он Верховный маг… Лиа, когда весь этот ужас закончится, возвращайся! Маги отвергли бунтарку, но примут Зачинающую, спасшую мир. Я верю в тебя, подруга. До связи. И до встречи!».

Договорив, Нерил ещё минуту стояла в трансе с хорисом на запястье. Затем её глаза стали прежними, птица тоже пришла в себя, встрепенулась, и девушка вышла с ней на балкон. Погладив белые перья, она тихо произнесла: «Лиа», и птица взмыла в ночное небо. Проводив её взглядом, Нерил залечила руку, вернулась в башню, убрала кровь с пола, а потом, взяв посох, поспешила к себе.

Все последующие дни пути Тодор двигался так осторожно, насколько это было возможно, если не видишь дальше трёх метров вокруг. Схватка с ящером не прошла бесследно. Пока единственной его целью было спастись и адреналин бурлил в крови, Тодор чувствовал боль примерно так, как чувствуют её, проснувшись после яркого кошмара. Отключившись сразу после битвы, он проспал недолго: в глубинах его мозга родилось беспокойство, что какие-нибудь животные могут прийти на запах крови, поэтому он встал и постарался уйти как можно дальше. Уже тогда он почувствовал, что с его телом что-то не так. Второй раз Тодор уснул просто сев от усталости посреди дороги и проспал 12 часов (хотя и не знал об этом), а когда проснулся, понял, что не может вздохнуть, а правое плечо и колено стали жуткого фиолетово-бордового цвета, отекли и болят нещадно. Позже он выяснил, почему ему тяжело дышать: поперёк туловища красовался здоровенный кровоподтёк, синеющий по краям – след от удара хвостом (Тодор вспомнил, как летел по воздуху после него).

Первыми чувствами, которые охватили его, были бессилие, желание бросить всё, вернуться домой и, если на самом деле грядёт конец света, пусть приходит. Только даст ему ещё раз увидеть отца и провести пару весёлых ночей в родной забегаловке. В конце концов, все смертны. Однако он знал, что, если повернёт назад, остаток его дней пройдёт отнюдь не за кружкой пива. Боль в повреждённых конечностях была одуряющей, а ещё ныли перенапрягшиеся мышцы. Тодор знал, что боль в мышцах пройдёт достаточно быстро, но раздувшиеся колено и локоть пугали, а ещё он думал, не сломаны ли рёбра. Но настоящий страх он ощутил, когда понял, что не может больше идти, что нога и рука перестают слушаться, а проклятым холмам не видно конца. Спать было невозможно. Одежда пропиталась влагой, и Тодора знобило. Спустя, наверное, неделю после встречи с ящером он лежал, окутанный росистой зеленью, а влекомые ветром бесплотные клочья тумана клубились над ним – свободные и равнодушные хозяева этого мира в мире. Его путь окончен, думал Тодор. Глупо и нелепо. Он никакой не герой. Разве не это пытался он объяснить магам? Просто гончар. Просто великовозрастный ребёнок, не способный ни на какие подвиги. Он думал о матери. Она умерла 16 лет назад в муках, окружённая роем мух и сладким смрадом смерти, но Тодор вспоминал её другой: красивой, смеющейся, заплетающей свои длинные чёрные волосы, играющей с ним в «кто первый добежит до отца и обнимет его». Эту игру они придумали, когда Тодору было года три, не больше, и она стала их особой традицией, если можно так сказать. Они бежали к отцу, обнимали его и смеялись все втроём, а теперь мамы нет, отец далеко, и ком в горле пытается излиться непрошеными слезами. Слабак, говорит себе Тодор, немощный, жалкий, сопливый слизняк. Но слёзы не отступают.

Потом сознание его стало отключаться, боль превратилась в призрак, как далёкий голос, зовущий по имени, но становящийся всё тише и тише. Воспоминания покинули его, уплыли в небытие. «Я замёрз», – прошептал Тодор и провалился в темноту.

– А ну не спать! – Окрик вырвал его из бездны. – Тодор! Тодор! Открывай глаза! Открывай же, ну!

И он открыл. И увидел перед собой лицо. Незнакомое – он точно знал, что не встречал его раньше, – но что-то промелькнуло в его голове, в самой глубине, в которой нельзя ничего различить. Он тут же закрыл глаза снова.