Франсин Риверс - Сад Лиоты

— Как я вообще могла на что-то надеяться, когда решилась приехать к тебе и поговорить по душам, — надтреснутым голосом процедила Нора. — Я и раньше не могла рассчитывать на тебя, и на этот раз было глупо с моей стороны надеяться на твою поддержку.

Она подхватила свою кожаную сумочку и направилась к двери.

— Я всегда была рядом, — срывающимся голосом крикнула вслед Лиота. — Каждый день моей жизни. Только ты этого никогда не понимала. Даже ни разу не попыталась понять.

Нора набросилась на нее:

— Когда ты меня поддерживала? Назови хоть единственный разочек!

В ответ на злобный выпад дочери Лиота тихо произнесла:

— Ты вечно обвиняла меня в том, что я разрушила твои мечты. Почему же ты хочешь взять меня в помощницы? Уж не затем ли, чтобы я сделала то же с твоей дочерью?

Дрожа всем телом, Нора устремила на мать тяжелый взгляд и судорожно глотнула воздух.

— Ты всегда умело выворачиваешь мои слова наизнанку, чтобы заставить меня чувствовать себя виноватой.

— Я не могу заставить тебя чувствовать что-либо.

— Нет, можешь. — В Норе заговорила обида, и она дала волю своему возмущению. — Я хочу, чтобы ты доподлинно знала: единственной причиной, по которой Энн-Линн проводит время с тобой, является ее желание досадить мне. Она использует тебя для того, чтобы отомстить мне. Ты просто никак не можешь взять этого в толк.

— Могу и превосходно тебя понимаю, Эйлинора.

Нору затрясло еще сильнее, она подошла к двери и с шумом открыла ее настежь.

— Вот как ты заботишься обо мне, мама. Ты все еще называешь меня этим именем, которое я терпеть не могу!

— Ты всегда была для меня Эйлинорой и навсегда останешься ею.

— С тобой бесполезно спорить! Ты всегда поступала по-своему. Прекрасно, наслаждайся своим одиночеством!

Нора захлопнула за собой дверь. Сердито простучали по ступенькам ее каблуки. Две темнокожие девчушки цветными мелками рисовали на тротуаре «классики». В районе Блэк-Хок ни одному ребенку не позволялось так размалевывать улицу. Девочки приостановили свою игру и посмотрели на Нору. Она отвела глаза, села в машину и выехала с обочины. Машина быстро покатила по дороге, свернула направо и помчалась к автомагистрали.

Всю дорогу домой Нора горько плакала.

Настроение у Корбана не улучшилось, несмотря на то, что Рут извинилась еще раз, когда вернулась с пробежки. У него на душе всегда оставался неприятный осадок, если он терял контроль над своими чувствами и выходил из себя. Впервые за все время их совместного проживания он отказался взять свои слова назад. Рут, конечно, обратила на это внимание, но не подала виду.

Ему даже показалось, что два последних дня она старалась делать больше обычного. Честно выполняла свою часть работы по дому и строго соблюдала их уговор не нарушать тишину во время его занятий.

И все же Корбан чувствовал, что между ним и Рут назревает крупная ссора. Ее смирение вмиг улетучится, когда она снова встретится со своими верными подружками.

Из разговоров, которые он порой слышал, а также из рассуждений самой Рут Корбан понял, что многие из девиц, с которыми она общалась, были, как и она, из неполных семей. Две из них пострадали из-за сексуальных притязаний своих родственников мужского пола. И он, разумеется, понимал причину их ненависти к сильной половине человечества. Но разве можно всех представителей этого ставного племени стричь под одну гребенку? Неужели это повод для того, чтобы отдать предпочтение лесбийской любви? Три девушки из десяти в этой компании «выбрались из грязи». Две из них даже помирились со своими семьями и, приноровившись к новому образу жизни, чувствовали себя вполне комфортно; третья же, эмоционально неустойчивая, то демонстрировала агрессивную враждебность, то переходила к полному отчаянию.

— Когда-нибудь она наложит на себя руки, — равнодушно заметила Рут после одного особенно неудавшегося, тоскливого вечера, в который эта девица изливала на окружающих свою желчь. — И вина полностью ляжет на ее родителей, которые отказывают ей в праве быть самой собой. Они должны посмотреть другими глазами на все, чтобы наконец понять естественность гомосексуальных отношений. Их дочь родилась такой.

— Что за бред! Она-то как раз внутренне не принимает эту ситуацию.

По глазам Рут он понял, что она сердится.

— То, какая она есть, приносит ей счастье.

— Счастье? Ты называешь это счастьем?

— Ну, если б тебя люди называли всякими непотребными словами, ты бы тоже не светился от счастья!

— Все это я слышал от нее самой.

— Ты такой ограниченный. Кори. Это всего лишь эпатаж. Если бы я не знала тебя хорошо, подумала бы, что ты ненавистник сексуальных меньшинств.

— Это я-то ограниченный? Тогда, может, они подыщут себе другое место для своих встреч, потому как именно в мой дом они являются, чтобы открыто и исступленно выражать свою ненависть к мужскому населению планеты.

Здесь они сменили тему. То была самая серьезная за всю их совместную жизнь ссора. После того как они оба выговорились и провели ночь раздельно, они решили больше никогда не вести споров на эту тему. Пару недель Рут уходила из дому, чтобы встречаться со своим подружками. А потом все снова вернулось на круги своя: его скромные апартаменты, по всей видимости, подходили им больше, чем что-либо другое.

Они действовали ему на нервы, эти женщины, которые удобно устраивались в гостиной и рассуждали о мужской нетерпимости, патриархате и ущемленности в своих правах. Равенство, на их взгляд, предполагало, что все ключевые позиции должны занимать в первую очередь женщины, что уже само по себе Корбан расценивал как дискриминацию.

— Мы решили собраться на час или два в субботу утром, — проронила Рут, подавая приготовленный ею обед: лапша, посыпанная сверху тертым пармезаном и приправленная томатным соусом «Прего». — Может, «Табаско»? — Она поставила перед ним другую бутылку. — Через пару недель в Сан-Франциско будет проходить политическая демонстрация, и мы хотим принять в ней участие.

— Что на этот раз?

— Сбор средств на лечение ВИЧ-инфицированных. Думаю, нам надо сделать транспарант.

Плеснув в лапшу «Табаско», Корбан подумал, что проведет субботу где-нибудь подальше от дома.

Звонок в дверь раздался в пятницу, в полдень, едва Энни успела привести себя в порядок перед выходом на работу. Она нажала на кнопку переговорного устройства домофона.

— Кто там?

— Сэм.

— Поднимайтесь. — Она нажала на другую кнопку, которая открывала двери подъезда. — Сью, пришел твой брат.

— Сегодня? Мы договаривались на завтрашнее утро.

— Он все равно уже здесь.

Энни торопливо поправила на диване подушки, собрала разбросанную Сьюзен одежду и, молниеносно сложив, спрятала в гардероб. Ринулась на кухню, поставила в раковину грязные стаканы и тарелки, побрызгала их жидким мылом и залила водой. Пусть пока полежат, помокнут. Очередь Сьюзен мыть посуду, но обе они сегодня работают.