Анатолий Иванов - Вечный зов

Далее Алейников был уверен, что, рассуждая так, Лахновский давно привёл свою «армию» в повышенную боевую готовность, рассредоточил её в наиболее удобных для нападения на Шестоково местах и какую-то часть, безусловно, выдвинул к месту встречи Метальникова. Вся эта ситуация не сложилась бы, Лахновский не всполошился бы, проследуй Бергер из Орла в своё логово, но начальник «Абвергруппы-101» был убит, и это всё резко изменило. Ситуация была теперь такова, Алейников это печёнкой чуял. И он понимал, что головорезы Лахновского нападут на партизан первыми, как только обнаружат их. Но это ему было и нужно, на это он и рассчитывал. Но нападут они на одну из четырёх групп, возглавляемую Баландиным. А тому важно будет, завязав бой, отступить за южную сторону дороги, в болотистую пойму речушки, изгибающуюся здесь кренделем, откуда вроде бы не было возможности выбраться, увлечь за собой врага, но там во что бы то ни стало остановить бандитов, с тем чтобы они, имея надежду уничтожить загнанных в мешок партизан, вызвали подкрепление. И Лахновский пошлёт его немедленно. И лишь только прибывшее подкрепление соединится со своими и вступит в бой, вторая группа партизан тоже в сорок человек, скрывавшаяся до этой поры в лесу за северной стороной дороги, ударит по фашистам с тыла. И уже не партизаны, а немцы окажутся в мешке. А далее, как говорится, дело техники.

В «армии» Лахновского было двести человек. Алейников полагал, что основная её часть будет брошена в этот бой, в самом Шестокове останутся какая-то незначительная команда и немногочисленный немецкий гарнизон. Третья и четвёртая группы партизан общей численностью в тридцать человек по сигналу — две зелёные, одна красная ракеты — должны броситься в Шестоково с севера и юга, смять посты, если они попадутся на пути, ворваться в село, уничтожить или взять в плен всех, кто там окажется, захватить штаб «Абвергруппы-101» и штаб Лахновского, принять все меры к тому, чтобы ни одна папка с документами, ни одна бумажка из находящихся там столов или шкафов не была уничтожена…

Вечером, когда партизаны ужинали, этот план был детально, на все лады обсуждён с Баландиным, с его заместителями, с командирами взводов и был принят за основу. Было лишь условлено, что, если к Метальникову на встречу никто вдруг не придёт, группе, возглавляемой Баландиным, двигаться по дороге в сторону Шестокова до тех пор, пока её не обнаружат. А по обнаружении бой всё равно завяжется. И далее действовать по плану — отступать к речной пойме.

Выйдя из землянки на воздух, Алейников поглядел на вечернее небо, на заходившие по нему тяжёлые тучки и сказал Баландину:

— Вот увидишь, половина «армии» Лахновского нас будет ждать в лесу, у места встречи Метальникова с абверовцем. Всё будет, как я рассчитал.

Так оно и случилось. Интуиция Алейникова не подвела.

С заходом солнца партизаны, кто в чём — в измятых пиджаках, в гимнастёрках, в тёмных грубых рубахах, — вооружённые советскими и немецкими автоматами, с запасными патронными рожками и дисками, с гранатами на ремнях, выстроились перед выходом четырьмя небольшими колоннами на поляне и в ожидании команды спокойно переговаривались, что-то рассказывали друг другу, похохатывали беспечно, будто собирались не на смертный бой, а на весёлое развлечение. Иван, видевший партизан вообще впервые, второй день оглядывал их с интересом и любопытством и никак не мог себе представить, что этот народ умеет стрелять и бросать гранаты, что эти люди наводят ужас на немцев. Ему казалось, что бородатые мужики и безбородые молодые парни никакие не партизаны, а обыкновенные колхозники, собравшиеся у конторы перед выходом на работу, и только по недоразумению у них за плечами не вилы и грабли, а настоящее боевое оружие.

Из землянки вышли Алейников, Баландин, Метальников и ещё несколько человек, тоже все вооружённые автоматами. Разговор и смех в колоннах сразу стихли, над поляной установилась тишина. В безмолвии раздались негромкие команды, и через минуту три группы покинули лагерь, двинулись в лесной сумрак, каждая своим путём, а четвёртая задержалась, потому что Алейников, собиравшийся уже подать команду, вдруг увидел Ольку, стоявшую на левом фланге в первом ряду, возле Ивана. На плече у неё, как и у других, висел автомат.

— Королёва! Я приказал тебе остаться здесь.

— Ещё чего! И не подумаю, — ответила она, глядя в сторону.

— Оля, ты своё дело выполнила, привела нас… — каким-то странно беспомощным, умоляющим голосом произнёс Алейников.

— Я своё дело, Яков Николаевич, никогда до конца не выполню, — ответила она, не поворачивая головы.

Иван понимал, о чём она говорит. Понимали это, кажется, и все остальные, потому что Алейников топтался на земле, а из строя кто-то глухо сказал:

— Да пущай идёт Олька…

Алейников, будто этого и ждал только, вздохнул.

— Ну хорошо. — Он глядел вниз, себе под ноги. Затем резко вскинул голову, отрывисто и жёстко скомандовал: — Слева по одному… интервал два шага… За мной — ша-агом марш!

Повернулся и пошёл. Цепочка партизан бесшумно потекла за ним, нырнула под навес еловых ветвей. На опустевшей, сразу ставшей просторной поляне, по краям которой было устроено несколько длинных землянок, недвижимо и молча стояли, провожая уходящих, две пожилые женщины-поварихи да трое мужиков, оставленных для присмотра за лошадьми и вообще на всякий случай.

Разведав ночью и утром местность, Алейников вёл партизан уверенно, будто знал все эти лесные чащобы с детства, и за два с лишним часа ни разу не оглянулся. И шагавшая следом за ним Олька ни разу не взглянула назад, на Ивана. Прошлой ночью она всё оглядывалась, а теперь шла, нагнув голову, будто боясь споткнуться.

Цепочка партизан пересекала опушки и поляны, обходила мочажины и болотца, скрывалась в редковатом ельнике и вновь бесшумно двигалась по открытому пространству. Алейников, смотря по местности, шёл то быстрее, то медленнее, в такт шагам покачивались во мраке его острые, худые плечи, обтянутые заношенной, выстиранной сегодня гимнастёркой. Выстирала её Олька. Она, никого не спрашивая, зашла в землянку, где он спал, взяла со стула гимнастёрку и брюки, направилась к ручью. Там, погрузившись в невесёлые и неясные какие-то думы о Фёдоре, сидел Иван. Думать о нём он уже устал и не хотел, но мысли, тупые и тяжёлые, помимо воли ворочались в голове. Не мысли даже, а просто вопросы, которые он задавал себе уже тысячу раз и на которые не было ответа: «Ах, Фёдор, Федька, как же так?.. Зачем же так? Что же теперь будет с Анной?»

Олька с гимнастёркой и брюками в одной руке, с куском чёрного мыла в другой подошла, поздоровалась, положила мыло на траву, отстегнула от гимнастёрки погоны, затем выложила на землю из карманов содержимое — смятую пачку папирос, расчёску, носовой платок, коробку спичек, скинула сапоги, засучила штанины и шагнула в ручей.