Анатолий Иванов - Вечный зов

Перебирая в памяти весь этот разговор в обкоме партии, Василий Кружилин шёл по луговой тропинке. Вспомнил и сегодняшний утренний разговор с Николаем Инютиным в Шантарском райкоме партии.

— Хо! — воскликнул восторженно Николай Кирьянович, которого, несмотря на его тридцать пять или тридцать шесть лет, по имени-отчеству называли лишь в официальной обстановке. А так — просто Николай, а то и того проще — Коля. — Да это ж так здорово, что ты на этот колхоз. Это мой любимый колхоз!

— У тебя не должно быть любимчиков, — сказал Василий.

— Это-то так, — вздохнул Николай, — да ведь у каждого человека есть крупные недостатки.

И он смущённо потёр свой горбатый нос.

— Но я с ними борюсь. И жена моя, Дарья Ивановна, все мои недостатки постоянно угнетает, как полевые сорняки. Ну ладно, Вась, значит, так… Ты когда в колхоз поедешь?

— Да я думаю — в день собрания и приеду.

— Ты что, ты что, Василий Поликарпович?! — Инютин сделал круглые глаза. — Не-ет, это будет непорядок. Человек ты для михайловцев не с ветру, это понятно. За годы редакторства со всеми перезнакомился, на каникулах в Михайловку каждый год к отцу приезжал. Это так, тебя знают… Но являться в колхоз гостем — одно, хозяином — другое. Являться туда за несколько часов до избрания председателем — это… это нечестно. И неловко. Так я говорю?

— Пожалуй, что так.

— Именно. Поэтому поезжай сегодня же. Пусть колхозники обо всём узнают заранее, пусть не спеша обсудят и решат. А за пару дней до собрания я туда приеду… Ничего, Вась, всё будет хорошо! Дать тебе машину?

— Спасибо. Я сойду на первом полустанке, а там пешком.

— Далеко ж…

— А я хочу пройтись, как помещик, по будущим своим владениям.

— Помещик! — Инютин весело расхохотался. — Ну, давай, помещик… Чем больше будешь ты о людях заботиться, чем больше зерна, мяса, молока и разного прочего давать государству, тем сильнее народ тебя поддерживать будет. Это ж здорово — быть таким помещиком, а?!

— Здорово, — согласился Василий с улыбкой, и это радостное чувство, вызванное утренним разговором с Инютиным, всё жило в нём.

Василий знал хорошо эти места, шагал то дорогой, то напрямик, через луга и пастбища, огибая перелески, то едва приметными тропинками. Он шагал несколько часов, иногда присаживался не столько отдохнуть, сколько посидеть и подумать о чём-то. О семье, оставшейся пока в Новосибирске, — он женился на последнем курсе, и к осени у него должен появиться сын или дочь. Устроится вот со всеми делами, съездит за женой — пусть она родит ребёнка здесь. О своём отце, которым он всегда гордился, который прожил нелёгкую, но честную и полезную для людей жизнь. О себе, о том, что и ему свою жизнь надо прожить не хуже, что ему предстоит наверстать многое упущенное из-за кошмарных лет фашистской неволи.

Женился он не на Лёльке Станиславской, на другой. Где она, Лёлька, та красивая и пылкая полячка, о которой он часто вспоминал в фашистских лагерях, о которой много думал и после войны? Жива ли? А если жива, где и как её найти? Перемышль, в котором она жила до войны, отошёл к Польше. Там она осталась или переехала в какой-то город Советского Союза? Незамужняя ещё или давно вышла замуж?

Сперва он хотел съездить в Польшу, чтобы как-то попытаться найти её следы и всё выяснить. Но сделать это было не так-то просто в его положении. А потом постепенно — такова жизнь! — черты её стали в памяти тускнеть, он вспоминал её всё реже… Война и всё то, что она принесла с собой, разлучили и разъединили их навсегда.

По-прежнему пели и пели над ним жаворонки.

Когда до центральной усадьбы «Красного партизана» оставалось километра три, впереди на дороге показался человек на велосипеде. Когда тот поравнялся, Василий посторонился, чтобы дать дорогу. Но велосипедист неожиданно затормозил и слез с машины.

— Кружилин?! Василий… Вот встреча! Не узнаёшь, что ли?

Узнать Петра Петровича Полипова, бывшего секретаря райкома партии, было действительно нелегко: на Василия Кружилина смотрел глубоко ввалившимися глазами усталый, сгорбившийся, давно не бритый старик. Измятый, потёртый пиджак, выгоревшая на солнце фуражка, стоптанные, запылённые сапоги…

— Многие теперь не узнают Полипова, — с горькой усмешкой промолвил бывший секретарь райкома.

И Кружилину стало неприятно, хотя он и не мог определить отчего.

— Зачем так… — сказал он. — Я очень рад. Здравствуй, Пётр Петрович.

— Здравствуй, — сказал и Полипов, но нехотя, видимо уже жалея, что остановился.

И действительно, ни тому, ни другому говорить было, в общем, не о чем. Оба понимали это и неловко топтались друг против друга.

— Ну как… — У Кружилина чуть не вырвалось далее: «…живёшь, Пётр Петрович?» Однако в самую последнюю секунду мелькнуло: ведь Полипов по-своему истолкует такой вопрос. И потому, невольно запнувшись, Кружилин закончил: — …Как жизнь идёт в ваших краях? Что нового?

Но даже и в таком, изменённом виде вопрос Кружилина не понравился Полипову.

— Чего ей, жизни? Идёт, как и в ваших, — промолвил он.

Полипов особенно-то не выделял последние слова — «как и в ваших», — но всё равно Кружилин обратил на них внимание, и опять ему стало неприятно. Вероятно, потому, что при этих словах по губам Полипова пробежала кисловатая усмешка. Впрочем, он тут же её согнал и спросил:

— Ты, кажется, отучился? Как же, пользовался слухом… Не пойму только, отчего журналистике-то изменил?

— Пока вроде бы отучился, Пётр Петрович! Теперь снова сюда, на работу, в свой район. — Кружилин достал папиросы. — Да присядем, что ли. Возьми вот плащ.

— Ничего, я привык без подстилки, — сказал Полипов, опускаясь на обочину.

Кружилину показалось, что сухие, запылённые губы Полипова и на этот раз скривило усмешкой. И, взглянув на него, даже ощутил недоумение — усмешки не было.

Он присел на свой чемоданчик и спросил, чтобы что-то спросить:

— Куда же ты путь держишь, Пётр Петрович?

— Держу? Да, кажется, прочь из района держу! — вдруг со злостью выкрикнул Полипов.

— Как это — прочь? Выгоняет, что ли, тебя кто?

Полипов странно поглядел на Кружилина, точно заподозрив его в каком-то обмане, и Василий понял наконец, отчего ему были неприятны усмешки Полипова. Сейчас, без усмешки, эта подозрительность проступала особенно отчётливо. Выходило, он маскировал её усмешками.

— На этот раз пока не успели из совхоза выгнать. В совхозе «Первомайский» я сейчас. Секретарём парткома. Но — сам ухожу.

— Почему?

— Э-э… — только махнул рукой Полипов.

Некоторое время оба сидели молча. Дым от папиросы Кружилина долго висел над ними в тёплом воздухе, рассасывался нехотя.

Летняя гроза в этот день всё ходила и ходила где-то неподалёку, за горизонтом, оттуда временами доносились редкие и невнятные раскаты грома, обессиленные расстоянием.