Анатолий Иванов - Вечный зов

Да, ей тоже уже подходило под шестьдесят, кожа на лице, на шее у неё давно одрябла, вокруг глаз густая сетка морщин. Но глаза глядели на мир весело, не устало.

— Так что тебе? — спросила она, видя, что Полипов молчит.

— Видишь вот, как судьба меня под конец… в грязь вмесила? Не удивилась, что я тут, в этой дыре, оказался?

Она оглядела его, вздохнула, но ничего не ответила.

— Вспоминаешь… или хоть как-то думаешь обо мне иногда?

— Нет, — ответила она.

— Спасибо за откровенность. — В голосе его была обида. — Всё-таки и со мной ты прожила немало.

— Немало… А вспомнить нечего. Я жить когда начала? Когда Малыгина встретила. Вот тогда и начала жить.

— Физически, что ли? — усмехнулся он.

В глазах у Полины Сергеевны вздрогнули злые точки.

— И физически тоже! — проговорила она резко. — Сошлась я с ним сперва от тоски по мужчине. А когда забеременела… От тебя не могла — ты бесплодный. Когда это случилось… и матерью потом стала, мир для меня открылся. Совсем другой. И Малыгин сам открылся… Он мягкий и добрый человек.

— Ну да… А я злой, — сказал он, глядя в землю, переступив с ноги на ногу. — Детей пугают такими.

— Ты? — насмешливо переспросила она. — Ты — хуже… Ну, не делай такие невинные глаза. Ты человек страшный. Никто ведь не знает, какой ты… А я знаю. Одна на всей земле. Лахновский знал, да теперь нет его, конечно, в живых. Елизавета Никандровна, жена Антона Савельева, знала…

Полипов поднял на неё сразу посеревшее, сделавшееся каменным лицо.

— Да, она догадывалась и была уверена, что это ты выдавал царской охранке её мужа. Она работала в библиотеке перед смертью… Она и работать стала там, чтобы заставить меня признаться, чтоб я подтвердила, что это ты его выдавал… И я подтвердила!

— Ты-ы?! — простонал он, шагнув ближе, схватил дрожавшими руками вожжи, будто намереваясь вырвать их у неё.

— Убери руки! — строго произнесла она. — Что, испугался? Да, я в горячке ей это в лицо бросила… подтвердила всё! Но она этого не перенесла, тут же и скончалась… Так что я виновна, выходит, в её смерти.

Полипов сделал шаг назад, опять поглядел на грязную, не просохшую ещё дорогу.

— И сильно каешься в том? — спросил он теперь негромко.

— Вроде бы я виновна… А на самом-то деле — ты, ты! — воскликнула она вместо ответа на его вопрос. — И в её смерти ты виновен!

Крик её, взлетев под холодное небо, где-то замолк там, потерялся.

— Не кричи, пожалуйста, — попросил он, уже успокоенный окончательно. — Не будем уточнять меру вины друг друга… скажем, за Кошкина там, за Баулина, Засухина. Ты всё подталкивала меня, чтоб посадить их.

Бывшая жена Полипова слушала, презрительно изогнув высохшие губы. И когда он умолк, разомкнула их:

— Вот что, милый… Моя доля вины пусть со мной и останется. А свою ты возьми уж себе. Моя совесть пусть меня и мучает. А твоя пусть с тобой живёт! — Она подобрала вожжи, но прежде, чем тронуть лошадь, добавила с усмешкой: — Хотя что я говорю! Тебе ж неведомо, что это за штука совесть. Вот у камня её нет, у бревна нет. И у тебя также… Несчастный!

Вот почему вспыхнул, как порох, Пётр Петрович Полипов, когда Василий напомнил ему слова отца своего о совести. Он топтался на пожухлой траве, не вынимая рук из карманов. Он держал их там, как палки, оттягивая карманы пиджака вниз, едва не продирая их.

— Да, да, мальчишка! — ещё раз воскликнул он. — Ты с какого года в партии?

— С пятьдесят первого, — ответил Василий Кружилин. — Но что это меняет?

— А я… со времён организации РСДРП! С тех времён, когда только возникла в подполье Российская социал-демократическая рабочая партия. Во времена первой русской революции я уже в царских тюрьмах сидел. Тебя ещё на свете не было, а я уже по тюрьмам насиделся! И потом… всё время в борьбе, всё время в огне! Как порох-то пахнет, ты разве только в газетных полосах нюхал. А я пол-Отечественной… с сорок третьего на фронте! Ранение имею… Две награды боевые! Не много, но я их заслужил. А сколько я товарищей боевых потерял!

Да, ранение Пётр Петрович Полипов имел, это он сказал правду. Правду он сказал и про награды, и про потерю боевых товарищей… Не сказал лишь и никогда никому не скажет, как он там, на фронте, встретился и распрощался с Лахнов-ским Арнольдом Михайловичем, тоже с товарищем своим по давним делам. Тогда, в июле сорок третьего, кривоплечий Алексей Валентик обратно перевёл его за линию фронта, на советскую сторону, сказал на прощанье: «Весь фронт в движении. Ступай, дурак, в какую-нибудь часть, позвони оттуда в свою редакцию: жив, мол, материалы собираю для статьи, скоро вернусь… С каким бы удовольствием я тебя пришлёпнул, идиота, да Лахновский, старый пень, не велел». Полипов так и сделал, на другой день объявился в редакции как ни в чём не бывало… Не сказал обо всём этом Пётр Петрович Полипов, а Василий Кружилин этого, естественно, не знал. И никто другой не знал. И, будучи в том уверенным, во весь голос кричал Полипов:

— Так какое ты имеешь право говорить о моей совести?! Этого я и отцу твоему никогда не прощу, а тебе… проведшему всю войну в плену…

Василий побледнел, медленно поднялся, сжав кулаки. Но Полипов этого не испугался, стоял и ждал с улыбочкой. «Что за дьявольщина? — мелькнуло у Василия. — Неужели это он на провокацию вызывает? Не хватало ещё…»

По скулам у него прокатились желваки. Но он взял себя в руки, спокойно сказал:

— Что же, пороху столько, сколько ты, я, может, и не нюхал. Но я другого нанюхался… Фашистских плетей, фашистской неволи. И потому-то я чувствую, как и чем земля родимая пахнет, этот ветер, это небо! Тебе этих запахов, кажется, никогда не почувствовать, хоть ты и в царских тюрьмах сидел. Так что… не очень ловко в наступление ты перешёл.

— В какое ещё наступление?

— Ну, не прикидывайся. На вопросы мои сам напросился. А отвечать, видно, не готов ещё.

Полипов нагнулся, поднял свой запылённый велосипед.

— Просто пропало желание отвечать. — Полипов поставил одну ногу на педаль велосипеда, собираясь сесть в седло, и добавил насмешливо: — Но чего тебе-то так уж сожалеть об этом? Тебе важно ведь, чтоб я самому себе ответил.

— Конечно, это важнее, — согласился Кружилин. — Да, видно, не скоро это произойдёт…

— Тебе откуда знать, скоро или не скоро? — почему-то заинтересованно спросил Полипов и даже снял ногу с велосипедной педали.

Кружилин поднял плащ, перебросил его через руку.

— А оттуда… Сперва мне показалось, что совесть у тебя…

— Опять о моей совести?!

— А ты помолчи! — воскликнул Кружилин. — Да, показалось, что она у тебя шевелиться начала. Но я, кажется, ошибся.

Полипов, будто выполняя приказание Кружилина, теперь стоял и молчал.

— Ты, Пётр Петрович, одного не можешь понять. Или не хочешь… Верх окончательно берут такие, как Иван Савельев, как Малыгин. Они тебя вытеснили отовсюду. Вот почему ты не в состоянии ответить на мои вопросы. А если в состоянии, но уходишь от них сознательно, то ещё хуже.