Нина Анненкова-Бернар - Бабушкина внучка

Кровь бросилась в голову Ненси.

— Я бы хотела… поговорить…

Она с трудом справлялась с своим волнением; ее голос прерывался и дрожал.

Лицо Войновского сразу нахмурилось, и он зевнул.

— Ах, Боже мой, да что же случилось? — протянул он лениво, садясь в кресло возле нее и точно приготовляясь к чему-то томительно-скучному.

Ненси прямо взглянула ему в лицо.

— Я знаю все.

Войновский небрежно пожал плечами, не придавая серьезного значения ее словам.

— Вы слышите ли? Все!.. Я там была… в то время… в коридоре!..

Он вскочил, как ужаленный; в его глазах вспыхнула злоба и испуг, но он быстро нашелся:

— Что же, я очень рад!

Он засмеялся холодным, деланным смехом.

— Вполне достойное возмездие!.. Подслушивать, подсматривать… Какая гадость!.. Шпионить… ловить!.. И по делом!.. и по делом, и по делом!..

Он заикался, захлебывался от нервной торопливости; он утратил свой обычный, рыцарски-благородный облик и походил на злого, но бессильного, пойманного в засаду зверя. И обвинения посыпались за обвинениями на голову ошеломленной Ненси, не ожидавшей такого исхода.

Он говорил о том, что женщины не умеют быть счастливыми, а только притязательны… и чтобы они всегда помнили свое место, — человек должен всячески отстаивать свою самостоятельность; что женщины и ограниченны, и тупы, и нужно их обманывать, и этого они вполне достойны, потому что жаждут только подчинять себе, а не умеют верить и любить.

Он много говорил еще обидного, несправедливого, нелепого и злого, подогревая себя сам собственными словами. И все, что он говорил в эту минуту, так было далеко от того гимна о вечном счастье и любви, который еще так недавно бросил несчастную Ненси в его объятия.

Ледяной холод смерти охватил все ее существо. Она почувствовала — точно под ее ногами топкое болото… все дальше и дальше засасывает оно ее в свою вязкую грязь, и некуда уйти… и нет исхода… Погибель!..

Она стала защищаться, и, сама понимая всю слабость своих возражений, при полном сознании его несправедливости и своей правоты, — говорила тоже обидные, резкие вещи, а чувствовала, что нужно говорить иначе и что-то совсем другое…

Выбившись из сил, она залилась горькими, беспомощными слезами.

Ему стало и жаль ее, и отчасти стыдно за себя. Он взял ее холодную ручку и мягко, любовно начал успокоивать.

— А все-таки не хорошо шпионить… — сказал он тоном доброго наставника. — Но Бог с тобой!.. Я не сержусь.

— Я не шпионила!..

И с страшной болью в сердце, плача и задыхаясь, Ненси передала все подробности нечаянно услышанного ею вчера разговора.

Он задумчиво гладил ее по волосам.

— Вот, видишь ли, крошка, — сказал он ласково, устремляя свои черные глаза куда-то в пространство, — я всю мою жизнь искал женщину, которая сумела бы как должно понять любовь и страсть… «Страсть» и «любовь» — надо понять различие — нельзя их смешивать вместе… Человека захватит, и он… сам не свой — вот это страсть!.. Любовь — это… там, глубоко… понимаешь, в недрах души… там!.. И женщина должна понять: любовь — сама по себе, страсть — сама по себе… Если случится порыв, влечение в другой — это не есть измена!.. Нужно понять… Не простить — ты понимаешь, а как умная женщина — понять, так как вины тут нет ведь никакой!.. Ведь это тело, только тело, душа осталась там — где любишь… там… В нас два начала, два элемента — плоть и дух…

— Дух! Дух! оттого и страсть должна быть также одухотворенная! — вспыхнула в негодовании Ненси. — Неправда, все неправда!.. Мы люди, люди, а не звери! Ведь другой вы не скажете «страсть», вы не скажете: «плоть», вы будете говорить: «любовь» — и лгать… Вы скажете: «люблю» — и солжете, вы потребуете и от нее этого злосчастного «люблю»… «люблю»… Зачем?

— Затем, что женщины не понимают жизни.

— И о вечном, вечном, вечном, вы станете ей говорить — не правда ли?..

— Что ж! увлекаясь, человек преувеличивает многое…

— А женщина должна ему верить?

— Должна? Зачем должна?.. Но если верит — то отлично… Вера приятнее неверия.

— А если после будет больно?!.. — с волнением вырвалось у Ненси.

— Это зависит от себя, — ответил, не смущаясь, Войновский. — Нужно уметь стать выше предрассудков.

— Отличное существование!.. — нервно смеялась Ненси. — А женщина — та тоже: страсть к одному, любовь — к другому?

— Это не есть необходимость… Но если явилось влечение — тогда… пускай! Ведь если бы с тобою случилось что-нибудь подобное, — проговорил он торопливо, — я бы не стал отравлять жизнь неистовствами; я бы спокойно выждал минуту… и ты пришла бы ко мне опять!.. Нужно уметь привязать в себе, нужен известный такт в отношениях…

— Уйдите!.. — сквозь стиснутые от душевной боли зубы простонала Ненси.

Он вышел безмолвно, даже не взглянув на нее.

И снова щелкнул ключ в дверях спальни. Ненси целый день не выходила из своей комнаты и отказалась обедать. Марья Львовна оскорбилась ее поведением.

Уехавшая после завтрака, Сусанна явилась только в ночи домой.

А Ненси то ходила взад и вперед по комнате, мрачно сдвинув брови, то ложилась навзничь на кушетку и, закинув за голову руки, рассеянно глядела вверх, постукивая нервно ногой об ногу. Она чувствовала, что нужно что-то предпринять, а что — сама не знала, Одно было ей ясно: совершилось что-то до безобразия грязное, гнусное, вопиющее!

И не только личная обида мучила ее — нет, все лицемерие, ложь и разукрашенный разврат окружающих ее людей, как страшная общая беда, камнем придавила ей грудь.

«Любовь» и «страсть»… «страсть» и «любовь»? — пыталась она разобраться сама, найти связь и гармонию двух этих чувств. Она мыслила живыми образами, и сердцем чувствовала всю правду, но объяснить ее себе, облечь в слово — была не в силах.

— Как же это?..

Дрожь отвращения пробежала по ее телу. Негодование и жалость, и обида встали из глубины души.

— Так, значит, нет ничего!.. нет?.. и все неправда? И верить нельзя! — восклицала Ненси, ломая руки, тщетно ожидая ответа в своей бессильной тоске.

И она горько, горько рыдала, оплакивая свою молодую, поруганную страсть, тоскуя об утраченных, хотя неясных, но живущих в душе, идеалах любви.

Так прошла неделя. Ненси старалась избегать Войновского. Он принял относительно ее любезный, но несколько оскорбленный тон. Лишь изредка в его бегло скользящих по ней взглядах загорался самодовольный огонь, а улыбка как бы говорила: «Ничего! перемелется — мука будет».

Не понимая, в чем дело, видя исключительно только нервное состояние Ненси, Марья Львовна совершенно теряла голову, и, наконец, подумав, что Сусанна — все-таки мать обожаемой ею внучки, решилась поделиться с дочерью своею тревогой.