Георгий Левченко - Сон разума

Речь шла о его родителях, которых их сорокалетний сын не навещал уже три месяца, чему главной причиной было незнание того, о чём с ними говорить. Но сегодня имелось минимум две новости. Заметив не без удивления, что направляется к их дому, стоило только пересечь улицу и пройти два квартала направо, чтобы оказаться на проспекте, ведущим прямо к цели, Фёдор решил особо не мудрить и проделать весь путь пешком несмотря на неблизкую дорогу на противоположный конец города – очень уж много имелось у него свободного времени. Однако через полчаса быстрой ходьбы, во время которой пару раз на светофорах его окатили из лужи проезжавшие мимо автомобили, он понял необдуманность принятого решения, однако возвращаться за машиной оказалось уже далеко, в то время как не была проделана и половина пути, поэтому пришлось воспользоваться общественным транспортом, от которого Фёдор успел совершенно отвыкнуть, даже не знал, какова плата за проезд. Многое в тот день у него случилось почти впервые, и в довершение он проехал нужную остановку. Но последнее обстоятельство оказалось не таким уж досадным, Фёдор с удовольствием прошёлся по давно знакомому кварталу, с которым у него было связано столько разных впечатлений. Ему вспомнилось, с каким самодовольным безразличием он покидал это место лет 15 назад, когда впервые поселился в отдельной квартире, а ведь особо гордиться тогда было не чем, поскольку жильё всего лишь снималось; ещё вспомнилось то показное презрение, с которым он смотрел на давно примелькавшиеся дома с лепниной вокруг окон, особенно тот, что первым сегодня встретился на его пути, непрезентабельного грязно-зелёного цвета с серой жестяной крышей, покрашенной, наверно, уже сотни раз, и покосившейся набок десятилетиями не использовавшейся парадной дверью. Тогда ему очень понравилось, что они потеряли былую ценность, обыденность, перестали быть частью жизни, поскольку друзья, которые в них жили, разбрелись кто куда, и он уезжал последним из своего поколения. Казалось, и погода в тот день стояла такая же как сегодня, что только усиливало возрождение в сердце былых переживаний. Теперь Фёдор искренне смеялся над своими юношескими заблуждениями, но смеялся снисходительно, прощая им их наивную жестокость. Но вот и его бывший дом, старый, кирпичный, пятиэтажный, во дворе как всегда и неба за деревьями не видно, а кустарник выше окон первого этажа; вот его бывший подъезд, дверь недавно заменили на железную, а раньше было одно название с постоянно сломанной пружиной; ступеньки, донельзя обшарканные, но ещё держаться; вот и та самая квартира.

Дверь открыл отец, он с матерью так и продолжал жить в квартире, где вырос их сын. Женатые уже более сорока пяти лет, они были друг для друга, наверно, первой, последней и единственной любовью. Первые годы брака родители Фёдора прожили в тихом счастье беззаботными наивностями, когда в их комнате семейного общежития при институте не водилось абсолютно никакой мебели кроме кровати и тумбочки, на которой те по очереди занимались, были совсем не приспособлены к жизни, а после рождения ребёнка ещё и выяснилось, что они не умеют растить и воспитывать детей. Немного бесцельно, бездумно и мило всё у них в судьбе получалось и в дальнейшей жизни, чему, правда, те нисколько не огорчались, возможно, даже не задумывались об этом или просто очень высоко ценили своё счастье. Как можно охарактеризовать таких людей? Глупыми они не были, не были и простыми, оба учители, он – физики, она – русского языка и литературы, жили совсем не понарошку, но безо всяких крайностей, ни плохих, ни хороших, ровно и спокойно, поэтому, глядя на них, складывалось впечатление, что оба достигли абсолютно всего, чего хотели в молодости, и теперь просто этим наслаждаются. Фёдор в юности, когда только-только начал думать своей головой, время от времени интересовался, каковы, так сказать, потаённые мысли его родителей, их сокровенные желания, взгляд на мир в целом, и однажды после тяжёлой ссоры с отцом, неожиданно пришёл к выводу, что ничего такого у них вообще нет, ни грамма фантазии.

Квартира родителей как всегда выглядела очень опрятной, но безнадёжно устаревшей: потрёпанная мебель, не обновлявшаяся десятилетиями, куча ненужных, но зачем-то хранимых вещей, видимо, как память или под отговоркой, что в будущем может пригодиться, основательно истёртые ковры на полу, множество растений на окнах да рыхловатая, бессистемно собранная библиотека, расставленная во всех комнатах как попало и где попало. И главная деталь: при входе в зал в глаза сразу же бросались ржавые полозья старых санок, лежащих за окном на балконе в груде такого же бесполезного хлама.

И отцу, и матери было чуть более 65 лет; мать почти на полгода старше, однако теперь выглядела моложе своего мужа (раньше было наоборот). А, впрочем, довольно крепкие старички, да и старичками их можно назвать лишь с большой натяжкой, ведь оба сохраняли былую весёлость молодого, не слишком озабоченного характера, к тому же серьёзно из них никто пока не болел, только жили они одни, чему часто и сильно огорчались. Когда отец открыл дверь, сын тут же ощутил специфический, такой знакомый, такой свойский, но успевший стать чужим запах старой квартиры, с которым он прожил большую часть своей жизни.

– О! что ж ты не предупредил? Мать бы что-нибудь приготовила. Здравствуй, проходи, – отец быстро распахнул дверь, обеими руками пожал руку сыну, потом потрепал за плечо, однако смотрел с недоумением.

– Привет. Зачем сразу про еду-то? А где мать, кстати? – он присел на корточки развязывать шнурки. В углу у двери стояло много обуви, туда и свою определил.

– Вышла ненадолго, в магазин, скоро будет. – Пауза немного затянулась, пока Фёдор разувался и неспешно входил в комнату. Отец указал на старое тёмно-красное кресло с засаленными подлокотниками, с которого предварительно убрал оставленную им газету. – Садись. На обед останешься или просто забежал проведать?

– Останусь, почему нет, делать-то мне сегодня всё равно нечего. – В кресле было жёстко и неудобно.

– А почему раньше не заходил?

– Занят был, работа.

– Понятно, – протянул отец. – А почему один? у Анастасии свои дела, что ли?

– Да нет, – Фёдор немного поёрзал, – мы расстались. – Он начал было оглядываться вокруг, но буквально через мгновение перестал – всё оказалось совершенно по-прежнему.

– Плохо, – отец пристально посмотрел на него, потом отвернулся с налётом досады, будто его самого чего-то лишили, впрочем, здесь от него ничего не зависело, взял в руки газету, но быстро одёрнулся. – Опять? Бросаешься людьми направо и налево, – добавил он почему-то в сторону. Разговор с самого начала обещал быть натянутым и неинтересным.