Георгий Левченко - Сон разума

Мало-помалу начинаю обретать ясный взгляд на вещи, вижу и то, какие они есть, и то, какими должны быть, пытаясь тем самым различать долженствование и действительность. В мире, так водится, обходится не без случайностей, однако жизнь ничего не прячет, сознательно не скрывает, это я видел её такой, какой хотел видеть, и ошибался пусть не всё время, но очень часто и помногу полагая нечто в своей власти, тогда как ничего подобного и близко не было, да и само это нечто вследствие мелочности моего мышления зачастую оказывалось не тем, что я о нём думал. Отсюда, в конечном итоге, и следует, что враньё – всего-навсего субтильное ребячество, коим мы пытаемся отгородиться от действительности, в т.ч. собственных стремлений, которые в отместку выхолащивают всякое содержание жизни, превращают её в пустую формальность и инструмент в чужих руках. И остаётся лишь играться в должностные обязанности, тешиться натужным счастьем, временами ужасно серьёзность от неудач и проч., но, когда доходит до последней черты, до чего-то настоящего, перед которым все твои предыдущие занятия, весь образ жизни – пыль и мусор на обочине, начинаешь откровенно трусить и в конце концов, если не хватает ума или хотя бы мужества, до позора и сумасшествия держишься за останки прежнего способа существования и гибнешь в презрении и ничтожестве, или же, в лучшем случае, доживаешь свои дни как и раньше, что, впрочем, едино. Бывает и несколько иначе, случается, что некто задевает краешек истины и всю оставшуюся жизнь смакует его по пол капли в год, испытывая непомерную гордость – тут уж главное не враньё, а самолюбие в полуправде. И действительно, как же это он, который прекрасно понимает, что его труд по созданию либо реализации чего-нибудь полезного или хотя бы косвенное участие в них приносит и выгоду другим, и средства для поддержания семьи, которая является чрезвычайной ценностью, поскольку… поскольку так безмерно удобней, с чем все обязаны соглашаться, – так вот как же это он вдруг может в чём-то ошибиться?! Врут, по преимуществу, тогда, когда не понимают, что врут, умом слабы, ведь чтобы не врать, надо знать правду, полуправдой не отделаешься, следовательно, как ни крути, а путь один, и мне необходимо проделать его до конца. Однако есть у меня и утешение, утешение в чистоте и цельности мыслей после жестоких душевных переживаний, так что выходит, оно действительно того стоило. Возможно, ясный взгляд на вещи и есть ровно то, ради чего возникали все те сомнения, недомолвки, отчаяние и откровенная злоба.

Смирения пока нет, и я искренне надеюсь, что оно никогда не появится. Что бы и кем бы не говорилось, но в нём много двуличия и трусости, немощной трусости, изувеченного самолюбия, которое решает для себя, что неподвластное лично ему неподвластно никому, – надорванность и излом – и находить в этом конец пути или начало нового я не намерен. В жизни нет ничего, кроме наших деяний, никаким посторонним принципам она не подчиняется, и если что-либо может изменить её кардинально, что-либо, находящееся вне воли, то только снизу, природная или какая-нибудь другая необходимость, а смиряться перед ней просто позор. Жаль только, при таком ходе мысли получается, что самое светлое и искреннее чувство в моей жизни явилось следствием её ограниченности, того, над чем властвовала слепая действительность, в отрочестве – неразвитость ума, в зрелости – заскорузлость души, но в первый раз я не был виновен ни в самом факте, ни в его исходе, а теперь вина моя очевидна, правда, в чём именно она заключается, точно сказать нельзя, просто жизнь неправильно прожил, и если бы не это, ничего бы не случилось, не влюбился так глупо и потом так мрачно не сожалел о несбывшихся мечтах. Теперь ничего не поделаешь, и по прошествии некоторого времени, я осознаю, что недавние впечатления уже никогда меня не покинут. Стоит лишь подождать, и на их месте взрастёт сожаление по не достигнутому, не обретённому счастью, однако именно тому определённому, а не какому-либо другому. Человек не ко всему может приспособиться (я исключительно о себе пишу), только вариантов, если хорошенько пораскинуть мозгами, всегда много и чаще всего взаимоисключающих… А вывод пока получается только один: необходимо мыслить определённо, согласовано со своей натурой, и путь выбирать определённый, не спеша и не пытаясь испробовать того-сего, пятого-десятого, ведь тогда ничего не достигнешь, только по вершкам пробежишься, бесследно сгинув в небытии. Опять мудрость житейская и опять простая, поверхностная, только дойти до неё получилось исключительно тогда, когда часть себя, наконец, разглядел, обжёгшись и обретя стабильность лишь в отрицании.

11.06 Интересно, но дачный быт, который на первый взгляд показался столь удручающим, пока ни коим образом меня не тяготит, оказалось, мне так мало нужно для выживания, что я невольно пожалел тех денег, которые вбухал в свою квартиру на отделку, обстановку, бытовую технику и т.п., не говоря уже о машине. А поскольку он, таким образом, отнимает немного времени, то большую часть дня я с удовольствием трачу не на чтение или иное полезное времяпрепровождение, но на тривиальное безделье. Вот сегодня полдня с кровати нарочно не вставал, вообще не вставал, ни по каким надобностям, и всерьёз стал задумываться, а что если несколько дней так пролежать, но зачем, к чему – сам объяснить не могу, хорошо, что природа настоятельно затребовала своего. Или ещё, например, сяду на лавочку, нашлась тут за домом, в землю врытая, на железных ножках с деревянным сиденьем без спинки, очень неудобная, и сижу часами, облака разглядываю, небо, Солнце, всё такое; или прохаживаюсь до какого-нибудь дерева и обратно, только чтобы время убить, не оглядываясь по сторонам, раз только заметил, что с соседних дач на меня странно смотрят, с очень уж подозрительным дружелюбием, однажды даже руками помахали в знак приветствия, а я сделал вид, что не увидел, мимо прошёл и не без удовольствия, знаете ли. И, главное, нет никакого чувства вины, ощущения зря растраченного времени, я просто живу в своё удовольствие и плюю на всё остальное. Можно даже шуточку пустить, что раньше душа за человечество не болела по ничтожности сил, теперь же – по безразличию мнений.

Ещё я перестал бояться уединения, а не так, как недавно бывало, что человека мне со страху подавай, будто нечто именно сейчас случается, важное такое, в чём я сподобился не участвовать, или обыденность ускользает, а за нею извращения и сумасшествие виднеются, раз вдруг один остался – изнежился и оскотинился, ничего не скажешь. Был тут, конечно, и вполне оправданный страх, ведь если что-нибудь случится, то и помочь будет некому, но на это тоже плевать: случится так случится, не смогу справиться, ну и чёрт со мной. Оптимизм, очевидно, нездоровый, задиристый, но чего же серьёзного тут может произойти? даже если ядерная война начнётся, кто такое захолустье бомбить станет? А между тем я всерьёз начал ценить самого себя, и не из понятного чувства самосохранения или в приступе самоутешения от приниженности и забитости. Как именно, сказать не могу, только не как абсолют, не терпящий сомнений и оговорок: кое-чем я способен пожертвовать, чем-то поступиться, измениться, но с пониманием того, что ничего существенного от меня при этом не убудет. Могущество прям вырисовывается, могущество мысли т.е.