Георгий Левченко - Сон разума

– Да, Сёма, не часто, и хорошо, что не часто. Даже странно, как это его тут угораздило, все же ходят и ничего.

– Согласен, но только помните, несколько лет назад, как раз когда мы новый насос купили, чтобы огороды поливать, вы ещё ходили, с соседями договаривались, через чьи участки трубы вести? помните? Так тогда тоже мужик один, Валерьич, вы его вряд ли знаете, так же с утречка попал, только он спьяну, точнее, с похмелья, на станции, говорили, к компании прибился, и они всю ночь пили.

– Где ж там пить? Там и сесть-то негде, да и гоняют.

– Ну, положим, не совсем на станции, рядом где-нибудь, да мало ли ещё. В это время погода всегда хорошая стоит, можно сутками в дом не заходить. Только я не об том. Вы посмотрите, тут как не крути, а довольно сложно попасть-то, невзначай т.е., либо только пьяным, либо по какой другой причине, понимаете? А то и по желанию собственному.

– Ты его знал?

– Кого?

– Уж, не Валерьича твоего, понятно.

– Лично нет, но что такой-то и такой-то неподалёку тут к кое-кому ездит, слыхивал, мне Афанасий Прокофьич о нём рассказывал. Он просил парнишку из города привезть что-то, кажется, лопату, отношения у них определённые завязались, деловой человек Афанасий Прокофьич. Ему ж племянник этой весной, когда огород перекапывал, две лопаты сломал, мужик сильнющий, да и землица там хороша.

– Раз не знал, зачем на пацана наговариваешь, сплетничаешь как баба. А с этим Афанасием Прокофьичем ты меня познакомь, пожалуйста, это ж у него можно достать саженцев зимних груш, да?

– Да-да, конечно, Иван Владимирыч, только их бы под зиму как раз таки и сажать, не сейчас.

– Вот это уж я как-нибудь сам соображу.

– А его я, кажись, здесь уже видел. Сейчас, подождите, тут постойте, я поищу пойду, потом к нему, может, сразу и сходим, он мне шланг садовый одолжить обещался… – и 60-65-летний «Сёма» стал торопливо и со всей готовностью вертеть во все стороны своей головой на тонкой морщинистой шее, пробираясь сквозь толпу и поминутно вставая на цыпочки.

– Её-то как жаль, бедненькую, как жаль… – сетовал кружок женщин средних лет, из которых ни одна рядом с другой ровно ничем не выделялась: больше или меньше только в пределах нескольких сантиметров. Все в косынках, все в скромной рабочей одежде, одна лишь в совсем дурацком трико, остальные всё-таки в юбках. Лица же варьировались от умеренно-привлекательных до умеренно-отталкивающих, а об отсутствии фигур и упоминать не стоит. Фёдор машинально стал к ним примеряться и, поймав себя на данной мысли, усмехнулся не без общего сожаления, что ежели довелось ему прожить всю жизнь где-нибудь неподалёку, то выбора в этом смысле не было бы никакого.

– Слушайте, а это правда, что он ей это самое… предложение сделала?

– Я сама не слышала, но Катя… Где ты, Катя? Ага, вот, расскажи сама.

– Что рассказывать? Я тоже с чужих слов. У меня подруга городская есть, её дочь с ними в одном классе училась. Так вот она говорила, довелось нам в прошлом году пообщаться, – мы зимой с мужем у них останавливались, проездом, всех знакомых перебрали, – что они в школьные годы (правда, не с первого класса) терпеть друг друга не могли, временами даже до жестокостей, и не детских, безобидных, доходило, причём с её стороны, а прямо перед выпуском любовь вдруг у них вспыхнула. Догадались дурачки, – женщины довольно переглянулись, на мгновение забыв обо всём. – Только потом он в вуз поступил, а она к нам сюда вернулась, потому что сама отсюда, родители у неё тут живут, а там у тётки, значит, несколько лет жила, чтобы школу хорошую окончить. Её, видимо, тоже в институт готовили, только та срезалась при поступлении, вот и вернулась, на ферму нашу пошла работать, кем – уже не знаю.

– В бухгалтерии сидит, считает что-то.

– Да, в бухгалтерии. Но он к ней второй год уж ездит, ему и так, и сяк намекали, мол, женись, что просто так мотаться-то, а он не замечал, хоть сам, видимо, не дурак, т.е. вид делал. А совсем недавно, и месяца не прошло, подруга моя, из города которая, звонит и говорит между делом, что дочь у неё платье на свадьбу ищет. Я уж было обрадовалась, да выяснилось, не на свою, на ихнюю. Вот всё, что сама слышала.

– Год, говоришь, ездил, а только недавно жениться надумал?

– Так. А что тут такого?

– Ну, положим, раз они в школе познакомились, то знают друг друга хорошо. Но зачем же тогда год просто так ездить? А если совсем замуж брать не собирался, так зачем же вообще ездить? – продолжала напускать тумана женщина, известная своей «рассудительностью».

– Любовь ведь у них, – испуганно отвечала та самая Катя.

– Тогда можно бы ещё подождать, когда он институт, например, закончит, если любовь-то.

– Темнишь ты, Марья Андревна. Может, знаешь что ещё?

– Знать – не знаю, но предположить могу: уж не забеременела ли она? – весь кружок буквально затаил дыхание от удовольствия и опять синхронно покачал головами.

– Ох, как жаль, бедненькую, как жаль, сердце разрывается, на неё глядя.

– Я, кстати, слышала, что, когда он приезжает, они нормально себя ведут, за ручку только держатся, не балуют и спать ложатся розно, в отдельных комнатах, а как все уснут, вместе из дому потихоньку выходят и вдвоём гуляют, звёздами любуются, благо, есть у нас где пошататься, а родители, на самом деле, знают обо всём, но не препятствуют. Вот и догулялись, получается, – всё сразу между ними решилось. Каждая вздохнула о чём-то своём и ненадолго замолчала с беспросветной безысходностью в глазах.

– Звёздами, говоришь, любовались… А вот меня Колька мой так никуда и не сводил за всю жизнь, только разок в театре были, и то уж молодость первая прошла. А я ведь и не помню, про что спектакль показывали, говорили только много и красиво так говорили.

– Твой-то хоть работает и деньги получает, – подхватила та женщина, что была в трико, – а мой всё пил да пил, вот до чего-то и допился, уж семь лет как развелись, уехал, и весточки о нём никакой нету: аль забыл совсем, аль ещё что, и подумать страшно, а дочь без отца растёт. Уж бог с ними, с алиментами, знать хотя бы, жив иль нет.

– Да, лучше, как у них…

– У кого у них?

– Вот у них-то самых; хоть и недолго, зато по-настоящему, а, может, ещё и ребёночек останется, вот ей и радость, и память на всю жизнь останется.

– Дай-ка мне посмотреть, – сказал сиплым голосом усатый мужик в майке без рукавов и несуразных шортах, смахивавших на семейные трусы. Когда Фёдор обернулся, чтобы посмотреть на него, тот уже вертел в руках большой садовый нож с загнутым лезвием. – И за сколько брал?

– Не поверишь, всего 250, – отвечал высокий худощавый молодой человек, видимо, пришедший сюда не с дачи, потому что был в очках в тонкой оправе, светлой рубашке с короткими рукавами и тщательно выглаженных брюках, явно маловатых своему хозяину, поскольку штанины даже и не думали касаться лёгких летних матерчатых туфель внушительных размеров. – Я поначалу и сам засомневался, переспросил даже, не может же быть, чтобы так дёшево, нож ведь хороший, сам видишь, закрывается туго и лезвие с одной стороны с зубчиками, так что и подпилить кое-что по-мелочи вполне сподручно, – прибавил он, до сих пор не успев нарадоваться удачному приобретению.