Георгий Левченко - Сон разума

– Хе-хе. Точно не писатель. Видимо, он вам не очень понравился.

– Вы знаете, я, конечно, человек не шибко образованный, в техникуме на слесаря в своё время отучился, потом 15 лет на заводе (до мастера, правда, дорос), так что особо судить, может, и не вправе, однако подобная шушера мне действительно не по душе. Ну, что он мог сочинить? Вы вот в состоянии представить, как Пушкин или Достоевский, чтобы заявить о своём новом произведении, устраивают такой балаган. Нет? И я нет. Только по одному этому можно уже заключить, о чём книжка, какова ей цена и место.

– Если я правильно вас понял, вы с завода уволились? – заинтересовался, наконец, Фёдор.

– А? что? Да-да, уволился, уволился.

– А с какого, позвольте спросить?

– Далеко отсюда, вряд ли вы знаете.

– Ну почему же? может, и знаю, впрочем, неважно. Завод разорился, что ли?

– Нет-нет, стоит целёхонек, даже процветает некоторым образом.

– Так почему же вы уволились?

– Инфаркт случился, прямо на рабочем месте, обязанности мастера знаете какие хлопотные? а работа там грязная, тяжёлая, хоть и много платили, но оставаться было никак нельзя, лечивший меня врач даже пошутил потом, что в следующий раз можно уже не к ним, а сразу в морг везти. Я ведь нездешний, три года тому назад переехал, сестра моя вон в том селе живёт, – он указал в сторону большого количества разнокалиберных домов, как бы раскиданных среди деревьев, что виднелись вдалеке за пролеском и потом долго не скрывались из виду, – тоже, кстати, нездешняя, но переехала давно, замуж вышла. Сам я бессемейный, родители померли, одна она у меня осталась, вот и решил поближе к ней перебраться, дачку тут прикупил (да вы уж видели), ещё квартиру в городе (у нас ведь на заводе действительно неплохо платили), сдаю её да с огорода кое-что имею, мне и без работы достаточно, при том остатки здоровья сохраняю. К тому же покой очень нужен, хотя бы лет так до шестидесяти мне дожить, больше уж не надо, наверное; я и пошёл-то туда лишь за тем, чтобы узнать, правда иль нет, и сразу обратно.

– А жара летняя вам не сильно мешает с таким-то сердцем?

– Я хитрить научился: работаю утром и вечером, а днём под вентилятором лежу. Ничего так, терпимо получается… А можно вас спросить? Что вы-то об этом случае думаете? – и Иван указал большим пальцем за плечо на место, от которого они удалялись.

– О каком? Ах да… Забывать начал, а ведь и трёхсот метров не прошли. Ну, как вам сказать? Жаль, просто очень жаль, как-то даже до боли в сердце, хоть я человек и не сентиментальный. Случайность, дурацкая случайность, обстоятельства так сошлись, по-моему.

– Да-а, обстоятельства силу имеют. Только вы наверняка слышали, там разные реплики раздавались, многие и не очень поверили в случайность.

– Пока не известно ничего конкретного, думаю, что подобные мнения можно считать необоснованными сплетнями, простой болтовнёй и даже не по-совести, а элементарной чистоплотности.

– Вы правы, вы правы, ничего конкретного, одни сплетни, но знаете что? они ведь мусолить это ещё полгода будут и, прости господи, не без удовольствия. Эх, чёрт! – Иван неожиданно споткнулся на вылезавшем из-под земли корне дерева, что росло в лесу, вдоль которого они шли, упал на колено и левой ладонью упёрся в землю. Фёдор сначала посмотрел на него, тот глупо улыбнулся и покраснел до ушей, потом подал свою руку и помог подняться. – Спасибо. – Они пошли дальше, но некоторое время молчали, потеряв нить разговора. – Но это, правда, только на первом дыхании, потом, конечно, всё постепенно затихнет, лишь иногда будут вспоминать, и то исключительно из-за своих собственных впечатлений. Затем же другая крайность – забудут до бесчувствия, а если что-либо иное вроде этого в округе произойдёт, то гораздо раньше забудут и вспоминать не станут.

– Но не родные-то, а для памяти достаточно.

– Родные не забудут, не забудут. Однако, согласитесь сами, сгинуть в таком возрасте – это исчезнуть совсем без следа, будто никогда тебя и не существовало… – как постепенно выяснялось, у Ивана была довольно странная манера общения: он вроде и понимал, о чём идёт речь, но специально говорил не совсем о том, отвлечённо и в желаемом им самим направлении, чем вызывал весьма неожиданные реплики у своих собеседников.

– Пожалуй, да, только не простой это вопрос. Извините меня за откровенность, но я недавно странность одну заметил… Впрочем, нет, забудьте. Хотя… Понимаете в чём дело…

– Пока не очень.

– У меня сложилось такое впечатление, что как только двое образованных русских человека затеют разговор, то, даже имея вполне конкретные темы для обсуждения, всё равно вольно-невольно сбиваются на вопросы планетарного масштаба. Вы такого не замечали? может, это только со мной так происходит? Вы поймите правильно, интерес совсем не праздный, мне по долгу службы не раз приходилось с иностранцами общаться, у них ничего подобного нет, даже в неформальной обстановке, в кожуре своей сидят и всё, а если и совершают попытки вылезти, то ничего не получается, сам свидетелем бывал, до комизма пару раз доходило. Даже делая скидку на то, что страна другая, другой язык, культура, из-за чего они, возможно, несколько скованно себя здесь чувствуют, всё равно странно, ведь и дома их поведение примерно такое же.

– Ха-ха. Нет, не замечал, но, кажись, да, есть немного, только не всегда, у кого как, так что вы к этому предрасположены получаетесь, по широте душевной. А за образованного человека отдельное спасибо.

– Я примерно к такому же выводу даже примерно в таких же словах и сам пришёл, только это не просто так, причина должна быть. У меня, честно говоря, и теория по этому поводу возникла: так происходит, когда в жизни есть какой-нибудь знаменательный факт, перед которым все остальные меркнут, только субъективный, не как внешнее обстоятельство, а в виде глубокого внутреннего переживания. Носит его человек в себе, носит и постоянно готов высказаться, поделиться, но не с кем, почему и получается, что любой частный повод поговорить, всякое значение сам по себе теряет, ведь никто не станет распространяться о легковесной чепухе, когда внутри, как говорится, накипело. И накипело, заметьте, не просто пены, а личного и сокровенного. – Душа у обоих была растравлена недавним зрелищем, обоим хотелось с кем-нибудь поговорить, лишь бы груз с неё снять. – Правда, откуда берутся такие переживания, всё равно непонятно.

– Не понятно, да, не понятно. Случилась как-то у меня историйка с сестрицей моей, ещё в юности. Весь сыр-бор заварился из-за её любимого платья, которое я испортил – не рассчитал, схватил горячую сковородку и на него уронил, оно на столе лежало, только что выглаженное – не нарочно, конечно, за что она братца своего вскорости простила, ведь до того отношения у нас складывались просто прекрасно, бывало, с такой охотой мне с уроками помогала, и вообще… Только я так разозлился на неё за великодушие, даже не знаю почему, т.е., наверно, именно за снисхождение, ведь знал, сколь дорого ей было то платье, всё чаще и чаще стал нарочно насмехаться над ней, грубить и хамить, обижать, словом. И вот через некоторое время она уж и заговорить наедине со мной боялась, избегать начала. Как только к ней подойду, смотрит умоляющим взглядом, а это меня ещё больше злило. До слёз её частенько доводил, хоть и младше на целых семь лет. Стали мы отдаляться друг от друга, ей ведь тоже такое терпеть не хотелось, а отвечать зарвавшемуся братцу в конце концов она научилась, и так, представьте себе, несколько лет – из-за одной мелочи такие последствия. Когда же сестра замуж собралась (её будущий супруг оказался военным, точнее, курсантом, вот-вот выпускался, после чего его отправляли служить, недалеко, но не в нашем городе) и от нас с родителями уезжать, мы в течение месяца не сказали друг другу ни слова, так и расстались не попрощавшись, характер каждый выказал. А через три года отец наш помер, от инфаркта, кстати, всего 53 исполнилось. Приезжает она, я на вокзале её встречаю. Помню, у неё лицо ещё странное было, бледное-бледное, только родила и тут такое. У самого до сих пор в ушах стоит тот сиплый, задавленный голос, которым я тогда её окликнул, после чего на сердце сразу полегчало, а сестра молча подошла, обняла меня, и оба разревелись как дети. И вот ей-богу не разберёшь, то ли из-за отца, то ли из-за того, что так несправедливо друг с другом обошлись, столько времени потеряли, то ли из-за того и другого, только обиды все, конечно, забылись совершенно.