Сергей Огольцов - … а, так вот и текём тут себе, да … (или хулиганский роман в одном, но очень длинном письме про совсем краткую жизнь)

Режиссёр объясняет тогдашнему викингу его роль:

– Ты врываешься в спальню в захваченном тобою замке. Видишь полусонную красотку и отбрасываешь своё оружие. Садишься рядом и медленно сдвигаешь бретельку, чтоб та упала с её плеча. Всё. Сцена закончена. Остальное зрители сами додумают. Воображение у них – будь-будь!

Вот она – долгожданная деталь! Бретелька плавно соскальзывает с округлого плеча…

Это вам не расплывчатый «поцелуй в уста сахарные».

И в тот же вечер, накрывшись одеялом с головой, да ещё и крепко зажмурившись, я врываюсь к полусонной красотке.

Но, конечно, без всяких дурацких кинокамер и подсветок.

Я не киношный викинг, а взаправдашный и у меня тут реальное средневековье.

Я отбрасываю свой щит и меч, сдвигаю её бретельку. Она сначала противится, но вглядевшись в правильные черты моего лица, покорно опрокидывается на ложе.

Я ложусь сверху…

По низу живота прокатывается горячая волна… Член напряжённо дрожит… Глаза зажмурены… И я…

Что?!!!

Я не знаю что дальше.

Значит надо передохнуть и нырнуть в заветный ларец за какой-нибудь другой сокровенной деталью, чтоб уже вокруг той выстраивать ситуацию доводящую до мучительно-сладостного состояния.

( …Лев Толстой горячо ратовал против рукоблудия.

Всякий святой начинает с прегрешений.

Никак не решу: можно ли мои эрекционные оргии приравнивать к обычной мастурбации?

С одной стороны, никакого механического трения ладонями не производилось и до оргазма я никогда не доходил.

Но с другой, что если это только прелюдия? Начальная фаза. И если бы рядом на диване не спал мой брат, как знать, может и у меня всё вошло бы в нормальное русло и я влился бы в ряды 95% мужского пола во главе с Львом Толстым и классиками итальянского киноискусства?..)

Когда во дворе школы Куба спросил:

– Знаете, что у тех, кто дрочит, на ладонях волосы вырастают?

Мы с Чепой дружно глянули на свои руки под довольный хохот Кубы.

Я знал, что ладони мои невинны, но глянул. Чисто инстинктивно.

Вот и получается, что мелькающие туда-сюда складки впереди не такая уж и мелочь.

Возможно, в какой-то следующей из моих бесконтактных мастурбаций, зелёное пальто распахнётся и нежный голос промолвит:

– Тебе тоже холодно? Иди поближе – теплее будет…

И я…

Что?!!

Вечером учитель снова пришёл с задачниками и настойчиво предлагал обратить внимание на такие-то номера.

Победители их быстро расщёлкали, а я хранил молчание и заглядывал им через плечо с учёным видом знатока.

Утром, на областной олимпиаде, мне, как и остальным соревнующимся восьмиклассникам, выдали целую тонкую тетрадь с чернильным штампом на каждом двойном листе.

На первом надо написать кто ты и откуда.

На втором – а не поместится, то и на третьем – переписать задание с доски.

Всего шесть задач.

Ничего себе! Три оказались из тех, что вечером наш старший решал с нами в гостинице.

Но для меня утро не стало мудреней вечера – как был, так и остался полный ноль.

Сидеть без дела скучно, а сразу подняться и уйти казалось невежливым.

Вокруг царила напряжённая тишина сосредоточенной работы мыслей. Вдруг отвлеку кого-то?

Я открыл последнюю страницу тетрадки и начал карандашом рисовать разбойника.

Мне хорошо представлялось его лицо – широкие усы, глаза-сливы, на голове тюрбан. И чуть оглядывается через плечо.

Но на бумаге выходило всё не то. И даже пистолет с широким раструбом, как у разбойников в «Снежной королеве», не помог делу.

М-да, не потянул я на Ньютона; и Репин из меня тоже никакой.

Я вспомнил папиного ослика, который вывез его из партшколы.

Похоже, мне придётся пешком…

Я отнёс тетрадку на стол проверяющих и вышел за дверь.

Конечно же, фиаско в столь важных областях – физика и живопись – меня морально сплющило.

Чтоб заглушить чувство неполноценности, а короче – с горя, я приобрёл пачку сигарет с фильтром; «Орбита» за тридцать копеек.

Однако, орбитальное испытание было отложено до возвращения в Конотоп, да и там минуло дня два, пока я улучил момент уединиться с этой пачкой в огородном туалете.

Затяжка. Две. Кашель. Зеленовато-прозрачные бублики плывут перед глазами. Тошнота.

Всё как описывал Марк Твен.

Надо верить классикам – не пришлось бы выбрасывать в сортирную дыру почти непочатую пачку «Орбиты» за тридцать копеек.

Напротив привокзальной площади, по ту сторону трамвайных путей и асфальта дороги, раскинулся парк имени Луначарского – аллеи высоких деревьев, куртины стриженных кустов.

У входа, лицом к Вокзалу, высокий серый пьедестал с белым памятником Ленина.

Стоит в полный рост, схватив себя за лацкан пиджака, правая рука опущена во всю длину и чуть отведена назад. Поэтичная статуя.

Позади памятника, опять-таки в окружении деревьев, трёхэтажная махина ДК Луначарского. В просторечии – Лунатик.

Не комиссар просвещения, конечно, а дом культуры.

Никаких архитектурных излишеств – ровные стены, квадратные окна, прямоугольный вход.

Лунатик имеет и четвёртый этаж, уходящий вглубь земли – кинозал.

Но поскольку показ фильмов в ДК опережал показ тех же самых фильмов в клубе КПВРЗ всего лишь на одну неделю, да ещё и платить надо – он не входил в сферу наших интересов.

Ажиотаж вокруг ДК вспыхивал во втором полугодии учебного года, когда там проводился сезон игр КВН между школами.

Тогда уж всем хотелось попасть в зал на втором этаже с гладким паркетным полом и тесными рядами кресел.

Билеты на КВН не продавались. Их приходилось выпрашивать у пионервожатого школы, а Володя Гуревич отвечал, что билеты распределяет горком комсомола, сколько ему дали для комсомольского актива школы, столько и привёз.

Места на билетах не значились, так что приходить надо заранее, чтобы занять кресло и не стоять всё игру в проходах и не насеститься на длинных мраморных подоконниках окон в конце зала, за которыми уже темным-темно и холодно – зима всё-таки.

Зимой уроки физкультуры проводились на улице.

Учительница Любовь Ивановна отпирала «кандейку» в одноэтажном здании мастерской, рядом с дверью в пионерскую комнату и библиотеку.

Ученики хватали каждый себе по паре лыж и палок, опёртых на глухие стены «кандейки» и шли на Богдана Хмельницкого – бегать «на время» под тополями вдоль трамвайной линии.

Любовь Ивановна смотрела на свой большой круглый секундомер и объявляла кто на какую прибежал оценку.

Рядом с ней стояли пара девочек, которые в этот день, почему-то, бегать не могли и держали классный журнал.

Интересное получается равноправие: девочки могут не бегать и – ничего; а ребята, хочешь ты, или нет – беги!

Крепления из ремешков на школьных лыжах слишком жёсткие и неудобные. То ли дело те, что когда-то отец сделал на мои – из толстой круглой резины.