Сергей Огольцов - … а, так вот и текём тут себе, да … (или хулиганский роман в одном, но очень длинном письме про совсем краткую жизнь)

Поскольку же во время своего последнего отпуска при прохождении действительной военной службы он зарегистрировал брак с гражданкой Вакимовой Г. И., то и она отправилась в «почтовый ящик» в горах Карпатских.

Роддома в «ящике» не было и для произведения меня на свет моей матери пришлось отправиться в город Надворная, в тридцати километрах от областного центра – города Станиславль (впоследствии Ивано-Франковск), что её очень пугало, так как бандеровцы обстреливали машины на дорогах.

( … большую половину жизни я считал их бандитами и пособниками фашистов – целая дивизия «Галичина», воевавшая против Красной Армии, состояла из западных украинцев.

Потом мне тихо-тихо дошло, что до прихода немцев Красная Армия держала тех украинцев в оккупации и помогала НКВД расстреливать потенциальных противников советского строя.

Но что такое дивизия по сравнению с армией?

На стороне германского вермахта сражалась ещё и РОА – Русская Освободительная Армия.

Кроме того, по рассказам рядовых красноармейцев, участников событий той поры, бандеровцы круто воевали как против советских, так и немецких войск – партизанили, защищая свою землю от сменявших друг друга освободителей-поработителей.

Но для моих родителей, во всю прожитую ими жизнь, бандеровцы так и оставались бандитами …)

Даже спустя два года, когда мать моя снова отправилась в роддом, пулемётные очереди по-прежнему грохотали на склонах Карпатских гор, но она их уже не слыхала, потому что её мужу пришлось сменить «почтовый ящик» и переехать из Закарпатья на Валдайскую возвышенность.

Причиной перемены обстоятельств их жизни стал письменный донос в Особый Отдел предыдущего «почтового ящика» от соседей по дому, где до замужества проживала Галина Вакимова.

Дом этот представлял собой одноэтажное строение из тех, что в Конотопе называют «хатами».

Размер «хаты» составлял 12 на 12 метров и половина её принадлежала гражданину Игнату Пилюте.

Половину от второй половины – дощатую прихожую, кухню и комнату, занимала Катерина Вакимова с детьми, а остальная четверть хаты – опять-таки: дощатая прихожая, кухня и комната – являлась собственностью гражданина Дузенко.

Дочка Дузенко вышла замуж за гражданина Старикова и жить стало тесно.

Для увеличения жизненного пространства Дузенко и Стариков вызнали номер почтового ящика, куда моряк-черноморец увёз их прежнюю соседку и написали в Особый Отдел «ящика» (который занимался выявлением и арестами шпионов), что отец Галины Вакимовой, а ныне Огольцовой, был репрессирован в тридцатых годах, но как-то сумел вернуться на Украину, и что во время оккупации в его доме находился немецкий штаб (и это правда, на половине Пилюты располагался штаб роты вермахта), а при подходе Советской Армии Иосиф Вакимов бежал вместе с отступающими фашистами.

Особые Отделы «почтовых ящиков» отличались особой бдительностью и цепкостью – родственников Иосифа, по расчётам доносителей, вполне могли раскрутить до ссылки, как минимум.

Однако, остался неучтённым фактор времени: на тот момент Великий Вождь Народов, товарищ Сталин, уже почил в бозе и затянутые в его бытность гайки понемногу начинали отпускаться.

Разумеется, Николай Огольцов был неоднократно допрошен в Особом Отделе «почтового ящика».

Между Особым Отделом и Отделом Внутренних Дел города Конотопа произошёл обмен служебной перепиской, но репрессировать моего папу не стали по причине совсем крестьянского происхождения и ещё за то, что очень уж его слушались всякие моторы-дизели, производившие электроэнергию для «почтовых ящиков».

Однако, оставить сигнал без внимания никак нельзя, поэтому его перевели, от греха подальше, в «почтовый ящик» не граничащий с зарубежными странами…

Вторые роды Галины Огольцовой тоже произошли вне «ящика» – в ближайшем райцентре.

( … похоже, что ахиллесовой пятой тогдашних «почтовых ящиков» был роддом. Вернее, его отсутствие …)

В роддом её впускать не хотели, посчитав, из-за чёрных волос и красному, в больших цветах, халату, за цыганку.

Сопровождавший её муж Коля опроверг такое заблуждение и её приняли.

Спустя час-полтора ему объявили, что родилась девочка, а пять минут спустя, что родился ещё и мальчик, и тогда он закричал:

– Гасите лампочку в палате – они на свет идут!

История, будь то одного человека, или многолюдного общества, распределяется на две разновидности: первая – это история незапамятная, сохранившаяся в легендах, мифах и преданиях; а вторая та, что запротоколирована, увязана с определённым летоисчислением, сохранена в общественных хрониках, или в личной памяти, если речь идёт об истории одной особи.

Все дети моих родителей зачарованно слушали маму и папу, когда те рассказывали семейные предания о запредельных для детской памяти деяниях и приключениях самих слушателей.

Например, что первенец начал ходить на железнодорожном вокзале, при отъезде на Валдай, и на последующих остановках поезда папа выносил меня на перрон станций для закрепления навыков прямохождения, поскольку шаткий пол катящегося вагона не давал такой возможности.

На новом месте семью поселили в деревянном домике, из которого меня выпускали для самостоятельных прогулок по двору обнесённому штакетником, и мама просто диву давалась – где я умудрялся найти такую грязищу, чтоб за считанные минуты вернуться домой завозюканным по самую макушку.

В очередной раз переодев меня в чистое, она попросила папу проследить и выяснить причину.

И он увидел, как наш Серёженька прямиком топает в угол двора, отодвигает висящую на одном лишь гвозде штакетину и – вон он уже на улице, где рядом с соседним домиком свалена горка песка для стройки.

Он, конечно, залазит на неё, ложится и съезжает на пузе до самого низа по мокрому от дождей песку. Да ещё и хохочет при этом – до того уж довольный.

Разве на такого настираешься?

Пока мама переодевала меня в очередной раз, папа взял молоток да и прибил болтавшуюся досочку, а потом вместе с мамой стал потихонечку наблюдать – что дальше будет?

Ребёнок вышел во двор, подошёл к привычному месту, потянул досочку, но та и не шелохнулась. Соседние тоже не подались.

Мальчик дважды прошёл вдоль заборчика, дёргая каждую из штакетин, потом встал и – разревелся…

Ни домик, ни дворик в памяти моей не сохранились, но на этом месте родительских сказаний у меня начинало сопереживательно пощипывать в глазах.

А от другой легенды мягкая лапа ужаса ложилась на шею, чтобы впиться когтями пониже затылка, когда мама вдруг затревожилась, что меня давно не видно и не слышно, и послала папу посмотреть.

Он вышел во двор, на улицу – нет нигде.