Андрей Сеченых - Эхолетие

– Если мои опасения не напрасны, то она вообще тебя не заметит. Решили, встречаемся завтра после занятий.

Поль возвращался от Алекса в лёгком недоумении. Так всё здорово складывалось, прощупалась наконец-то ниточка к Сороке, бери и разматывай, но нет. Надо было на ровном месте придумать проблему с Нелюбиным, забивать себе голову страшилками и тормозить процесс. Вон, даже Черчилля приплёл. Неожиданно ему в голову пришла мысль о том, что Алекс очень напоминает его мать. Катрин так же старается обходить все острые углы, если дело касалось силовых структур. Они вдвоем дуют на воду – так, вроде, звучало в русской поговорке. Вот зачем, спрашивается, завтра терять время на поиск дома и соседей, когда больше шансов найти прямого участника событий? Нет, Алексу надо было отдать должное, голова у него работает за троих, но решительности явно не хватает. погода в вечернем городе соответствовала его настроению. Налетающие порывы ветра заставляли крыши всего района опасно громыхать жестью и пригибали и без того сутулую фигурку француза, спешащую на автобус. Неожиданное затишье давало возможность поглубже набрать воздух в лёгкие и продолжить путь. Только бродячим собакам было всё нипочём, дождь их умывал, порывы ветра расчесывали им шерсть, а они только держали нос строго по ветру, принюхиваясь к переменам, которые принесет им завтрашний день.

После того как Поль попрощался, Лёшка тоже долго не мог найти себе места. В качестве успокоительного он выпил еще чашку кофе и закурил сигарету. Легче не стало. Тогда он решил проблему иначе – вымыл кухню после французского слонопотама и перемыл все чашки в раковине. Физическая нагрузка сняла стресс, но полностью отбила желание спать. Лешка перебрался в спальню, нашел плеер, который он купил перед Новым годом на толкучке за безумные двести сорок рублей, не раздеваясь, лег на диван и надел наушники. Он вспомнил, как еще мальчишкой лет двенадцати услышал впервые «Обратную сторону Луны» легендарной, совсем не советской темно-пурпурной группы. Слов он еще не понимал, но такая музыка в словах и не нуждалась. Однако пионерам такие песни слушать строго возбранялось. Очевидно, мудрые партийные идеологи берегли их уши подобно воску, спасшему однажды аргонавтов от прожорливых сирен. Наверно поэтому на следующий день в школе, когда одноклассница подвинула Лёшке модную в те времена девчоночью анкету, обязательную для заполнения, в графе «ваш любимый певец» Лёшка увидел сделанную кем-то корявую запись «Кобздон», он не стал выпендриваться и, практически, честно написал «тоже Кобздон». Самойлов улыбнулся детским воспоминаниям, и стало немного легче.

Всё ли я правильно понимаю? – мысленно спросил он у Пинк Флойда. Тот пошипел началом песни и ответил:

Remember when you were young ,

You shone like the sun.

Shine on, you crazy diamond…

… – не выживет… кто знает…

Бартенев услышал едва различимые слова. В голове мчался поезд, колеса стучали ритмично на стыках рельс, и из-за этого грохота сложно было вообще что-либо понять, но всё же отдельные слова иногда приобретали знакомые очертания. Виски были сдавлены тисками, и каждый толчок крови в них был крайне болезненным. Сильно мутило.

… – и похуже бывало, молодой еще, вытянет… – приятный спокойный баритон принадлежал очевидно совсем взрослому человеку.

… не понимаю, все там будем … зачем? – первый голос не унимался.

Бартенев попытался приоткрыть глаза, но они были словно склеены. Надо было помочь им руками.

– Так, так, дело пошло, – баритон был явно обрадован. – Давайте-ка, голубчик, порадуйте научную общественность. Не спешите, я сейчас протру вам глаза.

Владимир Андреевич почувствовал, как на лоб легла мокрая тряпка и чьи-то заботливые руки прикоснулись к глазам. Стало значительно легче, и сознание вернулось к нему одновременно со зрением.

Сломанные очки на мясистом носу незнакомого человека поблескивали в сумерках. Лицо разглядеть было сложно, но его аккуратные движения рукой по лицу не несли с собой угрозы. Влага бодрила с каждой минутой всё больше. Когда Бартенев смог разглядеть окружающий его мир, то снова захотелось закрыть глаза и провалиться в небытие. Большое, прокуренное помещение было плотно заставлено деревянными двухъярусными нарами, стоявшими в несколько рядов. Сверху свисали куски ободранных простыней вместе с ногами их владельцев. Люди были повсюду. Некоторые сидели за длинным столом и курили, не спеша беседуя между собой, некоторые спали, сидя на нарах, прижавшись плечами друг к другу, некоторые просто стояли вдоль серой стены, опершись на нее спинами. В воздухе стоял смрад от грязных тел, вперемешку со сладковатым запахом крови и табака. Небольшое окно с решеткой под потолком не успевало справляться с вентиляцией. В каждом звуке, скрипе, слове и движении чувствовались вселенская тоска и ужас, которые, казалось, материализовались и говорили: «мы с вами, мы здесь».

Лицо с очками принадлежало, как оказалось, человеку достаточно пожилому, но не старому. На вид ему было не больше пятидесяти. На нем был синий пиджак, надетый сверху на свитер. Длинные волосы с благородной проседью падали на лоб, и одной рукой ему постоянно приходилось их откидывать назад, а второй рукой он протирал Бартеневу лицо. Отросшая щетина, изможденные голубые глаза и лоб с глубокими морщинами никак не вязались с грамотной и интеллигентной речью.

– Ничего страшного, просто гной поднакопился. Надо чаще умываться, голубчик, – он неожиданно улыбнулся. Улыбка вышла какой-то профессиональной, что ли, но Владимиру Андреевичу стало спокойнее от нее на некоторое время. – В принципе ничего смертельного – перелом носа, очевидно трещина в лицевой кости и сопутствующее сотрясение или вероятно даже ушиб мозга. Но это не страшно, если вас, конечно, еще раз не допросят. Извините, не представился, Яков Семенович Нестеров, хирург городской больницы, то есть бывший хирург, – поправился он.

– Бартенев … спасибо, – прошептал Владимир Андреевич через силу и протянул руку.

– Знаем, знаем, философ, – улыбнулся врач и ответил на приветствие, – там, в углу, – он кивнул, – ваш коллега из университета с кафедры литературы. Когда вас принесли, он сказал, кто вы и откуда. Сейчас спит, поздороваетесь чуть позже. Да, и можете меня не благодарить, пришлось оторвать половину рукава вашей рубашки. Я вам компрессы на лицо делал. Мои рукава, увы, израсходовались почти год назад, – он улыбнулся, как улыбаются врачи, сдержанно, но обнадеживающе.

Недалеко, за головой, раздался стон. Нестеров повернул голову на звук и прищурился:

– Извините, я не надолго. Там травма челюсти.