Алексей Суслов - Мысли о смерти AS

Первое

Один старик со взбудораженными волосами-проволокой страстно мечтал убить молодую писательницу. Он представлял её окровавленный труп на снегу, и белые мухи ложились на печальное в смерти лицо, укрывая своим саваном. А когда представление мозга заканчивалось, стариках отхаркивался кровью, пил чай с чагой и закуривал последнюю за день сигарету, отхлёбывая холодный виски. Время останавливалось, солнце садилось и вся Америка провожала старого мечтателя в последний путь…

Смерть – настолько старинный паровоз, что ход его оглушающим грохотом будил всякого спящего в этот дождливый выходной день.

Маньяки любят представлять себя в образе великих нравоучителей. Они презирают богов, потому что сами боги. Если смерть – дикая, странная – касалась лба маньяка, вся вселенная содрогалась от его вопля, окрашиваясь в бордовый цвет густой дьявольского крови.

Мёртвые волосы, побледневший цвет лица, холодные щиколотки – когда смерть пришла к этой девушке, мне хотелось хохотать над всей жизнью, бить эту жизнь наотмашь, ведь она забрала самое дорогое – поле ромашек, где я мог дышать полной грудью, где я мог невинно плакать и смеяться, а теперь, уже две недели подряд, как заразный павиан я хохочу словно сумасшедший и только эта самая смерть способна меня остановить.

Саманту убили на закате. Саманта хотела жить (кто не хочет?!), а её зарубили топором, и эта кровавая месса вдохнула столько энергии в почти мёртвый город, что толпы туристов с пластмассовыми чемоданчиками и цветными гетрами устремлялись к месту, где голова девочки разлетелась надвое. Жутко, пакостно, неестественно больно. Мы стояли и вытирали дождь с лиц, пастор читал богохульню и гроб медленно, как в застывшем кадре дёргался на месте, пока не ушёл в землю, апрельскую и потому особенно пахнущую новой жизнью.

Кто не примириться со смертью, не поймёт саму жизнь.

Дикое стадо слонов бежало по рисовому полю, грязь разлеталась клочьями, крестьяне сломя голову бросались в стороны, но слоны доставали их и там. Кровавое месиво, каша рисовая на бульоне с кровью. Слонов не кормили ровно девять дней, а на десятый они наелись вволю этой каши.

Что такое буква ы? Это истинный иероглиф смерти.

Я шёл по тёмному залу, скелеты шевелились, святые в гробах пели молитвы, и я остановился. О, лучше бы я продолжал идти! Я был съеден полчищем крыс в 10 кг каждая, выбегавших из-за портретов английских королей. История съела меня, и не только меня…

В детстве мать Давида улаживала его на свои колени и доставала из его задницы жирных глистов. Ногти, окрашенные в синий цвет, чпокали этих белых вертлявых засранцев, давили им хребет. Давид облизывал губы, ибо после процедуры его ждал шоколад. Коричневый сладкий подарок, пахнущий мёртвыми бобами какао.

Смерть приходит, садится на твой горб и скачет на тебе до самых кровавых соплей.

Школьный автобус разбился с горы Монте-Грео. Погибли 16 девочек и 9 мальчиков. Водитель был в усмерть пьян. Над этим местом кружили голуби, заливаясь рёвом возмущённой природы. Приехал президент Скривилли и положил 25 гвоздик. Репортёры облизывали верхние губы, смакуя каждый кадр. Вся Италия рыдала голосом седой тридцатипятилетней женщины. Плакал даже бангладешский баран, доживавший последние сутки.

Порок и суицид.

Петля, душащая сердце.

Вечные слёзы.

"Смерть есть жизнь".

"Кто не лю-бит Пе-ннива-йса, тот с-ын баб-ы Яги!" – кричал сопливый мальчик с игрушечным ножиком в спине, пробегая по спящей улице шахтёрского городка.

Когда он склонился над этим обнажённым страшилищем и положил руки – холодные и липкие – на сочные, налитые жизнью груди, в нём проснулся зверь – коварный, дикий, уничтожающий – и он принялся входить в это щуплое тело взбудораженным органом, готовым разорваться как перегревшийся сосуд, и дикая страсть исторгала "жизнь-смерть", "жизнь-смерть", или просто-напросто горячее мужское семя, такое живучее, такое неубиваемое…

Ты не видишь вагоны с мёртвым лесом, ты видишь большие сырые макаронины, спешащие к вечернему столу китайцев.

Сатанисты, чьи сердца были твёрже камня, жадно пили горячую кровь, били себя в грудь, восторгаясь своей смелостью погубить этого подростка с синими волосами среди бела дня. Их языки, тонкие как ремни школьных портфелей, лакали с жадностью диких зверей. Но они не знали: как только взойдёт луна, шериф и двенадцать ковбоев отрежут им головы, наденут их на пики и пронесут при свете факелов вдоль лавок с мясом, нитками и порохом. Это будут самые запоминающиеся фрагменты жизни для местных мальчишек, тайком выглядывающих из окон.

Жизнь бессмысленна без смерти.

Одиночество-чикатило.

"Моя мать бежит по тонкому льду, её едва не догоняют несколько лысых мужчин, отрывая куски от её платья. Мать – изгой. Её выгнали из нашего поселения, отрезав кончики грудей в наказание за прелюбодейство. И я теперь в ней. Я мальчик, которого вряд ли назовут Иисусом. Я – грязь, я ****ский бестард, и только смерть выручит меня из беды. Но я ужасно сильно хочу жить: слышать стоны ветра, плескаться в тёплой воде и зимой носить носки из верблюжьей шерсти. Смерть свербит в моём сердце. Но я ещё не умею молиться. Мама, не упади!" ("30 дней до моего рождения")

Bторое

Что рождает понимание смерти? Горький опыт ошибок. Все мы состоим из ошибок, и даже случается так, что наш сосуд переполняется и наступает смерть. Это конец, но может – только начало? Начало для новых ошибок?

Один молодой раввин страстно любил пиццу. Эту фобию многие ставили ему в упрёк. Но он продолжал её есть в любое время суток: в кафе, забегаловке рядом с трассой, в гостях или в каморке синагоги. Он ел чтобы всякий раз вспоминать вкус и запах Италии, куда его предки перебрались из нацистской Германии и где он впервые вдохнул влажный адриатический воздух. Он так и умрёт, с не переваренной массой пиццы. Но это будет сладкая кончина. По обоюдному согласию.

"Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде "полынь"; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки". (Апокалипсис 8,10-11)

Я имел удовольствие давать яд своим врагам. Я не смог им простить то оскорбление, которое они нанесли мне: они считали меня никчемным созданием, тупым отродьем, способным еле передвигать ноги и по ночам гадить в постель. Всё таки я сумел доказать, что они горько ошибались: это не я, а они стоят в моём кабинете в виде мумий, не мои кишки, а ихние стали пиром для вечно голодных собак. И если когда-нибудь у меня будут дети, я научу их не ошибаться в выборе оружия своей защиты.

Мумия – прекрасный способ совершить сделку со временем.