Александр Венгеровский - Эпоха перемен

–Ты не убился? – закричал дедушка плачущим голосом.

–А ты, а ты… Съел абрикос, а мне не да-ал, – завыл я, заглядывая в его почти пустой желудок.

Вскоре нам пришлось тайно покинуть Киргизию. Проклятый орёл поселился на скале прямо над нашей землянкой и не отставал от меня. Ещё двенадцать раз я был объектом его покушений, и дедушка с бабушкой, подкупив местного коменданта и выправив какие нужно справки, ночью, когда все орлы спят, скрылись со мной в неизвестном направлении.

Всплыли мы на окраине Душанбе. Отца и мать я больше не увидел. Косточки их остались в фундаменте Норильского металлургического комбината, присвоенного в своё время двумя ловкими юношами Потаниным и Прохоровым.

Взрастал я, лелеемый дедушкой и бабушкой, и, окончив школу в 16 лет, естественно, стал хирургом, потому что мне не требовались ни рентген, ни УЗИ – мои глаза, благодаря орлу, заменяли мне все эти приспособления. Пока я учился на хирурга в мединституте, дедушка с бабушкой до 76 лет работали в колхозе и одновременно выращивали в своём личном подсобном саду виноград, персики и чудесную хурму. Продавая их на рынке, они пересылали мне в институт все вырученные деньги. На всю жизнь сохранил я самую нежную любовь и благодарность к этим святым для меня старикам. Надо ли говорить, что, получив диплом, я первым делом помчался обрадовать их. Со слезами на глазах рассматривали они мою красную корочку. Весь день мы праздновали, и предавались тихой радости. Вспоминали моих покойных родителей и строили планы дальнейшей счастливой жизни. Однако тою же ночью дедушка с бабушкой одновременно тихо скончались во сне, оставив меня одного одинёшенького.

Но в том же 1962 году из ближайшего к Душанбе кишлака привезли к нам в республиканскую клинику молодую женщину-узбечку. Следом за нею в чемодане, в операционную внесли две её ноги, только что отрезанные циркулярной пилой. Ноги были обложены укропом, и лавровым листом со льдом – об этом позаботился отец несчастной – философ и народный целитель, друг поэта Хамзы.

Первым на всём белом свете делал я подобную операцию и мог бы прославиться на весь мир, как Кристиан Барнард, но корреспондент, газеты «Советский Таджикистан», который должен был написать статью об этой операции, заблудился, и вместо больницы оказался в соседнем Афганистане. Там, быв укушен каракуртом, забыл, куда и зачем его посылали, перевалил хребты Гиндукуша, и убежал в Индию, где следы его навсегда затерялись. Два корреспондента из Москвы, командированные следом редакцией «Правды», – Косячков и Зильберштерн – тоже заблудились, также очутились в Афганистане и приняли там ислам.

Операция длилась тридцать шесть часов и прошла удачно. Я соединил все сосуды, нервные пучки, и даже сформировал запасные пути иннервации, из нервов коленного сустава старого верблюда. Уже через две недели Зухра – так звали пострадавшую – достаточно быстро двигала ногами, а ещё через месяц, едва прихрамывая, переступила со мной порог ЗАГСА.

О, как счастлив был я с Зухрой в первые годы нашей совместной жизни. Правда иногда в постели от неё уж чересчур сильно пахло лавровым листом и укропом, и тогда я благодарил её мудрого отца, за то, что не обложил её ноги чесноком и луком.

Спустя месяц после свадьбы я заметил в животике Зухры двух головастиков и сообщил ей об этом:

–Дорогая, у нас будет ребёнок. Вернее, два ребёнка – мальчики.

Зухра заплакала от счастья. Могла ли она помыслить в тот страшный миг, когда осталась без обеих ног, что через год при ней будут не только её сильные, добротные ножки, но вдобавок муж и два чудесных мальчугана. Я хотел назвать сыновей одного в честь деда Готлибом, а второго в честь отца Герхардом. Услышав такие имена, Зухра расплакалась. Она с детства мечтала о Фархаде и Меджнуне. Я уступил.

Прошло десять лет. Сыновья мои росли чрезвычайно одарёнными. Съёмочные бригады республиканского телевидения были частыми гостями нашего дома. Отдел пропаганды республиканского ЦК преподносил нас как образец интернациональной семьи, где дети одинаково бойко говорят на немецком, узбекском, таджикском и русском языках. Пацаны мои знали наизусть не только Онегина, но сыпали цитатами из «Проделок Майсары», которые читал им их дед – друг Хамзы Ниязи. Надо ли говорить, что и Рудаки, Саади, Фирдоуси, Омар Хайям не ушли от их внимания.

Однако в это время стали проявляться мои ошибки, сделанные в ходе операции.

Пока мышцы Зухриных ног были слабы, действие верблюжьих нервов было не так заметно. Но по мере их крепчания, походка её становилась похожа на бег дромедара [1], и, когда мы вместе ходили в кино или магазин, мне приходилось бежать вслед за ней как спринтеру, но я всё равно не успевал, так высок и длинен был её шаг, вернее прыжок.

Надо ещё сказать, что у моего тестя было двенадцать дочерей. Зухра была средней. Когда младшие подросли, в ЦК родилась идея создать женскую хлопководческую бригаду из этих двенадцати сестёр. Их одновременно приняли в партию, дали по новенькому комбайну, и под присмотром телевидения, вывезли на хлопковое поле. Как это водилось на Советском Востоке, из них выбрали героя, и выбор, к несчастью, пал на мою Зухру. Сёстры половину своего хлопкового сбора записывали Зухре, в первый же год она побила все рекорды и ей присвоили звание Героя Социалистического Труда. Я уже заказал ей костюм для поездки в Москву, как в последний момент в нашем ЦК решили, что Зухра своими верблюжьими прыжками может перепугать членов Политбюро или… Во всяком случае прыгать по Георгиевскому залу как корабль пустыни – неприлично. В Москву поехал первый секретарь и привёз золотую звездочку в Душанбе, где к походке Зухры привыкли.

Я уже собирался сделать новую операцию и иссечь верблюжьи нервы, как вдруг однажды тесть привёз ей особые ботинки, сделанные его другом – башмачником из Старого Ташкента – с применением космических технологий. При каждом шаге в ботинках срабатывали маленькие реактивные двигатели, которые давали импульс, гасивший силу верблюжьего скачка. Походка Зухры опять стала обыкновенной, и она устремилась к новым трудовым подвигам.