Мария Усевич - Прозрачное вчера. А ты не знаешь…

Кэрри сделала удивленное лицо.

– Ты опять впечатлена, Кэрри? А я между прочим всегда имел слабость к стройным телам! А у нее, представь, все настоящее! То есть свое, непеределанное! Ладно, я замолкаю.

И снова мило улыбнулся ей. Такое же умиротворенное ощущение вызывала и улыбка Франко…

– Сегодня столько событий, что я, наверное, не усну, – глухо проронила девушка.

– А тебе, милая, придется, потому что я очень хочу спать, а так как должен за тобой присмотреть, то дождусь, когда уснешь ты, потом только и сам смогу расслабиться. И это не обсуждается!

Пока они потихоньку добрались до квартиры, уже почти рассвело.

– Боже, Кэрри, мне скоро надо в офис… – Он на ходу бросил пиджак и рухнул на диван. – Прости, дорогая, я обещал тебя донести до кровати, но…

– Не суди себя строго. Теперь мой черед о тебе заботиться. Во сколько тебе вставать? Я разбужу…

– Нет, все неправильно… – Он нехотя сел. – Мне товарищ сказал, что тебе нужно отдохнуть, а точнее – крепкий сон. Будет лучше, если мы ляжем вдвоем.

– А мне не спится. Я подремала в машине. А теперь всякие мысли в голове. Трудно абстрагироваться от сумасшедшего дня…

– Как я не подумал! Мне Билл упоминал, что если не получится заснуть самостоятельно, то надо дать тебе успокоительного или снотворного. Но ты так легко уснула и спала почти всю дорогу, что у меня вылетело это из головы. Я сейчас что–нибудь придумаю.

Он встал и полез в карман за запиской, в которой товарищ указал, какие именно препараты следует дать.

– Что это за звук? – Кэррингтон он напомнил вибровызов мобильного телефона.

– Это, наверное, Саманта, или как ее там. Не пришел ночью, и она, вероятно, ужаснулась, что я, оказывается, был серьезен. И какие только мысли не приходят, когда ты в кровати один… Ладно, я сейчас сгоняю в аптеку, а ты обещай быть паинькой.

Он помог Кэррингтон дойти до кровати, снял с нее обувь, как делала это мама в их детстве, и накрыл пледом со словами:

– Тебе что–нибудь нужно, пока я тут? – В ответ получил лишь отрицательные повороты головы. – Тогда я мигом. – Поцеловал ее в лоб и ушел.

И действительно, какие разные мысли приходят, когда ты остаешься с собой наедине! Надо лишь закрыть глаза. И зачем позволила брату уехать за лекарством? Крейгу как никому нужен отдых. До обеда у него пара деловых встреч, потом осмотр объектов с заместителем, а у нее выходной… Как бы то ни было, а если она уснет сейчас, то убережет свой организм от ненужных лекарств, которые способны надолго затуманить мозг. Да и брату будет приятно, что возиться с ней сегодня уже не надо. Хотя утро только началось, и, возможно, это только начало. Но она не доставит большое беспокойство брату, хотя, если она разведется и решит все же сделать перерыв в карьере, то ей придется некоторое время посидеть у него на шее. И все же она лучше, чем его бесконечные дамочки.

За этими мыслями Кэрри не заметила, как погрузилась в сладкий сон. В нем она снова увидела улыбающегося Франко. Он был одет в серый костюм при галстуке. Сидел в кресле, какие бывают только в кабинете у начальства, и говорил по телефону. Его блестящие темно–русые волосы были средней длины и лежали небрежными волнистыми прядями на лбу, прикрывали верхушки ушей и ниспадали на ворот рубашки. Его стиль прически оказался наиболее подходящим к его внешности, и откуда ни возьмись внутреннее «я» сказало, что именно такой тип мужчин всегда привлекал ее внимание. Ему не нужен стилист, чтобы быть на высоте, а его романтическая наружность и мягкие черты лица придавали образу нежность. Вроде все в нем было от обычного мужчины, а вот улыбка была далеко не земная. Идеально ровные зубы и губы бантиком явно были от матери, вероятно, очень красивой женщины. И только глаза перекрывали его мягкие черты: они как будто жили своей жизнью, пока губы были растянуты в соблазнительной улыбке. Они явно давали понять, что мужчина полностью отдает себе отчет, насколько сильно он производит магнетическое воздействие. Это был взгляд мужчины, поставившего перед собой цель… Но какую? Во сне он говорил по телефону и смотрел на Кэрри. Не отводя глаз, он давал понять, насколько телефонный разговор ему не важен и скоро он повесит трубку. Франко сделал ей знак, чтобы она собиралась: то есть верхнюю одежду, сумочку и привела в порядок волосы, будто минуту назад до звонка они целовались, не обращая внимания на ее испорченный макияж и прическу… И Кэрри ощущала все как наяву. Даже слышала, как переставало стучать сердце. Оно то замирало, то пускалось вскачь. Одним словом, выдавало очень серьезную аритмию вплоть до пароксизма.

– Хочу, чтоб ты бросил эту чертову трубку и напомнил мне, как было хорошо нам минутой назад, – произнесла Кэрри во сне. – А то я не помню, ты вообще прикасался ко мне? Иди сюда…

И Франко услышал ее. Он опустил трубку на аппарат, встал и подошел к Кэрри. Его правая рука легла ей на затылок, и мужчина бесцеремонно, но нежно поцеловал ее, обнимая за талию другой рукой. Все было так реально. Сон оказался очень ярким, будто она все же выпила эти чертовы пилюли, по составу не уступающие наркотикам.

Но Кэрри ничего подобного не принимала, хотя уже неделю просила доктора Каллахана выписать ей что–нибудь для гармонизации души и тела. В ее сумочке находились лишь обязательный набор препаратов для предотвращения отторжения тканей. А для стабилизации ее эмоционального фона доктор что–то не торопился воплощать клятву Гиппократа. Хотя, с другой стороны, были и иные заповеди, что–то вроде «не навреди». Только это и сдерживало ее в желании потребовать от него действий, которые напрямую входили в его обязанности. Только потому, что док так ничего ей и не выписал, она продолжает бурно реагировать на перемену событий в жизни. С другой стороны, это радовало. Перемены бы притупили ее восприятие действительности, а точнее, ее приходящая заторможенность стала бы еще больше, и вряд ли встреча с Франко имела такую красочность как сейчас. А на сегодняшнюю минуту как будто кто–то вылил в ее душу разноцветные краски. По мере того, с кем и как она общалась, они становились то бледнее, то неистово темнее и ярче, иногда даже с перламутровым блеском. А иногда и напоминали ее сценическое вечернее платье–безвкусицу, в которое ее нарядили в первых сериях сериала: оно было ярко меланжевое и все в пайетках. Ужасная расцветка. Его спасали только фасон и, может, еще ее ладная фигура, как говорил помощник режиссера Боркс. Этой одеждой они пытались привлечь внимание зрителя к юной актрисе, которая явно была талантливой, но еще не успевшая раскрыть себя. И это сработало! Молодая и привлекательная девушка стала привлекать зрителей к экранам! Психологический образ героини очень подходил ее внешности и манере играть на камеру.