Инна Метельская-Шереметьева - Тень жены Гамлета

Петр Иванович дозванивался в аэропорт, выясняя расписание самолетов, улетающих в Питер, а Юля пыталась связаться с больницей, чтобы выяснить хоть какие-то подробности о состоянии Сергея и параллельно обзванивала гостиницы, чтобы забронировать мне номер. Судя по тому, что Сережу положили в кардиологию, мы единогласно решили, что с Сергеем случился инфаркт (других сердечных болезней в нашей семье просто не знали). Я пыталась вспомнить все, что когда-либо читала об этом заболевании, но, увы, кроме того, что риску инфаркта подвержены все мужчины после сорока лет, и что этот проклятый инфаркт бывает обширным и еще каким-то «микро» мне ничего в голову не приходило.

«Миленький, любимый, только не умирай. Только живи и дыши! Женись на своей Настеньке, рожай себе детей, занимайся своим дурацким бизнесом – я даже не пикну!». Я не умела молиться, не помнила ни одной молитвы, поэтому повторяла про себя как заклинание всего два слова: «Отче наш… Отче наш…».

Как всегда все решили без меня. Петр Иванович завел меня в кабинет Сережи и силком усадил в глубокое кожаное кресло.

– Ты, это, – не кипятись, Витальевна. Мы тут померковали маленько, и вот что решили: самолет только через три часа. То есть, выезжать надо уже сейчас. Рейс могут задержать – потому как погода стоит самая нелетная. Дождя, правда, нет, но туман низко-низко лежал все утро. Ну да если рейс и не задержат – опять же полтора часа в полете! Потом мы прилетим в Питер. Пока заберем багаж, пока выйдем, пока то да сё, поймаем такси, доедем до больницы – еще три-четыре часа вместе с полетом отъедим. А за семь часов мы тебя вместе с Колюней до Питера и без самолете сами домчим.

Повисла пауза, так как мне возразить было нечего, да и не могла, не хотела я возражать, а все остальные эту идею уже, видимо, и так обсудили. Без меня. Во время моих бестолковых метаний.

– Ну и чего ждем? Давайте по коням! – тяжело поднялась с места я, – Только решите, кто поедет – ты, Петр Иванович, или Колюня. Двоим вам там делать нечего. Кто-то должен оставаться в Москве, на связи, кто-то должен помогать Юле и Кларе. И потом вот еще что…, – я внезапно притормозила, – Петр Иванович, будь другом,… свяжись с этой Настенькой. Надо ее как-то в известность поставить. Сереже будут нужны положительные эмоции, так вот пусть он, как только на поправку пойдет, видит рядом с собой любимого человека.

– Витолина Витальевна!

– Цыц, я сказала! Это не обсуждается. Ничего вы в жизни не понимаете. Вдруг у него из-за этой самой Настеньки с сердцем плохо стало? Она ему доложила о нашей встрече, а он перенервничал и слег… Так что пусть Сережа видит, что я в норме. Что все восприняла нормально. НОРМАЛЬНО, я вам сказала. И нечего на меня пялиться! И вот еще что! Клара, это касается тебя лично… Если будет звонить сын, ничего не говори Серому. Ни при каких обстоятельствах. Я сама позвоню ему позже.

Мы расцеловались у ворот, прощаясь. В Москве решил остаться Петр Иванович, пообещав, что за всем присмотрит. А Юленька, пробормотав, что в агентстве сейчас три заказа, пообещала все проконтролировать в лучшем виде, взяв с меня слово не думать о работе, и не переживать. Клара сунула мне в карман пузырек с но-шпой, бутылочку валокордина, пузырек валерьянки и половинку плитки шоколада в смятой фольге, а Колюне отдала простую белую фарфоровую чашку и бутылку с минералкой без газа. «Без комментариев», – пробормотала наша домработница и перекрестила нас и машину.

Мерседес резво несся по влажному шоссе. «Санкт-Петербург – 540 км» прочитала я в тот момент, когда слезы перестали лить из глаз и взгляд смог сфокусироваться на дороге. Колюня выжимал из любимой коняшки все ее лошадиные силенки до самой последней. На спидометр я решила не смотреть, достав из кармана и положив в бардачок несколько тысячных купюр для гаишников.

Через сорок минут позади осталась еще сотня километров.

– Коль, а давай кофе выпьем? – вдруг пришла мне в голову совершенно дикая в этой сумасшедшей гонке мысль.

–????

– Понимаешь, – я пыталась как-то обосновать свое крайне неуместное предложение, – Если я вдруг захотела кофе, значит с Сережкой все хорошо?

– И где связь? – мой водитель даже слегка сбросил скорость.

– Ну, как ты не поймешь, – Я и сама не знала, как толком объяснить то, что чувствую, – Если я еду к больному мужу, а мне вдруг хочется кофе, то это значит что?

– Что вы не выспались, – мои сотрудники всегда мыслили исключительно рационально.

– Нет! Я бы никогда не рискнула распивать кофеи, если бы с Сережкой действительно происходило что-то страшное, если б он был в опасности. Ну как тебе объяснить, я их очень хорошо чувствую, моих мальчиков, сына и мужа… Я всегда беспокоюсь, места себе не нахожу, когда сын простужается в своем Лондоне… Ну, вспомни же вспомни! Как я ночь не спала, когда у Сережи на работе склад обворовали. Я тогда еще ничего не знала, но уже вся извелась.

– Ага, а инфаркт – это для вас не повод для беспокойства! – укоризненно возразил Колюня и тут же прикусил себе язык.

– Да нет у него никакого инфаркта! А есть, как это, предынфарктное состояние, недостаточность там какая-нибудь, криз сосудистый… Мы же толком не выяснили. Конечно, ты прав, – я заводилась все больше и больше, убеждая, скорее саму себя, чем своего водителя в непоколебимости собственной аргументации, – В общем-то они все хороши, эти болячки… Но НЕ СМЕРТЕЛЬНЫ! Чувствуешь? Вот приедем мы сейчас в Питер, а там уже Сережка нас в приемном покое дожидается, улыбается и собирается домой.

– Вита Витальевна, я вас расстраивать, конечно, не хочу, вам виднее. Кофе так кофе. Но я бы на нашем месте останавливаться не стал. Доедем до Питера, увидим Сергея Тимофеевича живым и здоровым, вот тогда и кофе попьем. Тем более, есть у меня такое, очень сильное подозрение, что за нами хвост.

– Хвост? Какой хвост? – Я завертелась, пытаясь отстегнуть ремень безопасности, – Ты имеешь в виду, что? Что за нами следят? – у меня похолодели кончики пальцев.

– Ну да, следят, пасут… Ведут нас, короче, дорогая начальница. Прямо от поселка и ведут. Я вас расстраивать не хотел, думал, оторвусь, но больно нагло ведут себя товарищи. Или нагло, или по-дилетантски, – Колюня нервно закурил.

– Это Качалов? – ахнула я.

– Судя по тому, что нам сообщили, скорее, не Качалов, а его люди. Самому ему, бедному, сейчас не до слежки…

Черный юмор Колюни меня покоробил. Я рассеяно посмотрела в окно. За стеклом машины по-прежнему мелькали золотящиеся в преддверии настоящей осени березки и сочные, темно-зеленые полотнища сосен и елей. Изредка виднелись то там, то здесь модные коттеджные поселки, но по мере удаления от столицы их все чаще сменяли обычные русские деревеньки, через которые мы пролетали, практически не сбавляя скорость и игнорируя все запрещающие знаки. Я очень люблю трассу на Питер. Но сейчас я пропускала пейзажи внутрь себя, не ощущая ничего, кроме горечи и раздражения. Я влезла с коленями на кресло, развернулась лицом к заднему стеклу и неотрывно следила за серебристым 607-м Пежо, который вертким зверьком, неустанно следовал за нами. Расстояние между машинами не сокращалось и не увеличивалось. Мне вдруг вспомнилось, что совсем недавно я точно так же, оглядываясь, наблюдала, как за черным джипом качаловской охраны змеится хвост черного же Мерседеса Татьяны Качаловой. Помнится, я еще подумала, что в кино показывают всё наоборот – сначала едет лимузин босса, а сзади, отсекая посторонние авто, его сопровождает эскорт из каких-нибудь тупоносых автоброневичков.