Анатолий Косоговский - Любить ненавидя

– Ну и правильно сделал, – проникшись Сашиным рассказом, горячо выпалил Ленька. – Если стерва, так на фиг она тебе нужна. Подумаешь, два года. Тоже мне срок. Стопроцентная стерва, я тебе говорю. Значит, не было там никакой любви. У нее, конечно. И никаким помидорам нечего было вянуть, я тебе говорю. Она, между прочим, и после свадьбы могла бы спокойненько куда-нибудь налево пойти. Будь уверен!

– Насчет стервы – это ты зря, Леня, – начал оправдывать свою бывшую подругу Саша. – Знаешь, никогда не говори «никогда». Ведь есть же еще чувства. И мы порой очень даже зависим от них. Вот не спорь, – остановил он попытавшегося возразить Фомина. – Чувства – это очень важно. Если к человеку не испытываешь чувств, пусть даже он тебя обожает, пусть даже готов всю жизнь на руках носить, значит, ты просто мучишь его. Поэтому необходимо в первую очередь в чувствах разобраться. И в своих, и в чужих. Вот Люба, я считаю, и разобралась. А может, просто пожалела меня, пацана. Или, нашла себе ровню. Наверно. Я, правда, так и не узнал, за кого она замуж вышла. Просто стало неинтересно. В любом случае, у людей, как и в дикой природе, существует естественный отбор. Естественный отбор, понимаешь? Любишь одного – кажется, лучше просто на свете нет. А встретил другого, или пусть будет, встретила – и в сердце что-то произошло, щелкнуло, перемкнуло, понимаешь?

– Философия! – отбросив ногой подвернувшуюся по дороге ветку, иронично заметил Ленька.

– Пускай философия. Но благодаря этой самой философии я и хотел Любу оправдать в своих глазах. И, знаешь, скажу честно, оправдал. Ну, полюбила девчонка другого, решила, что он ей больше подходит, так что теперь ей из-за какой-то ложной чести с нелюбимым встречаться, или тем более в супружестве жить. Так разве это назовешь нормальной жизнью? Так, существование. Всю жизнь не любить, а терпеть друг друга. Любовь – это такая штука…

Гавриленко задумался – Фомин его не перебивал, дал возможность высказаться.

– Изменчивая, в общем, – наконец подобрал нужное слово Саша. – А сейчас я на себя, того, до армии, смотрю и думаю: все, что ни делается, к лучшему. Она ж старше меня. Ей же замуж хотелось, семью создать, а не с мальчишкой нянчиться, в поцелуйчики играть. А потом ждать, пока я созрею. Не физически, конечно, а как мужчина, как хозяин, как глава семьи, наконец. Да и я… Понимаешь, ну, поженились бы, лет десять прошло – и что? Мне, допустим, тридцать, а ей – тридцать пять. Мне пятьдесят пять, а ей целых шестьдесят. Хотя… Может, и не такая уж между нами разница. Ну, в общем, я и сам толком не понимаю. Не могу так далеко заглянуть, чтоб разобраться.

– Это тебе очень повезло, дружище, – как-то слишком уж назидательно произнес Ленька, понимая, что Саша высказался. – Может, даже жалел бы потом всю жизнь. А так, впереди полная свобода выбора, женим тебя на самой красивой девчонке – здесь их пруд пруди.

– Да уж.

– А что? Сто процентов!

Леня громко засмеялся. В этот момент его обуяла непонятно откуда взявшаяся гордость за то, что он-то как раз в этом деле промашек не давал и никогда не даст. Ведь у него это происходит совсем по-другому, правильно, естественно, и он вполне может сойти своему новому приятелю за прекрасного советчика в сердечных отношениях, в которых он, без сомнения, знает толк.

– Нет, у нас с Иркой совсем другая история, – решительно заявил Фомин, начав перечислять, поджимая пальцы. – Во-первых, мы ровесники. Во-вторых, у нас много общего. В-третьих, наши семьи хорошо знакомы и поддерживают нас. Да мы, считай, в-четвертых, серьезнейшую проверку временем прошли, как-никак пятый год дружим. Всегда вместе. Так что любовь, она не изменчивая, как ты сказал. Она или есть, или ее, извини, братишка, нет. Тут и философствовать нечего. И теории разные разводить не стоит. Вот и получается: не было у тебя с твоей Любовью настоящей любви. Я лично это так понимаю.

Слова Лени, абсолютно уверенного в своей позиции, прозвучали как-то свысока и несколько резковато. Но сейчас он был настолько счастлив, настолько поглощен своим внутренним миром, что, даже при огромном желании, просто не мог бы заметить обиды, мелькнувшей в глазах Саши, его разочарования, его сожаления в том, что открылся, поделился с вчерашним школьником, который и жизни-то толком не видел, своей неудачей, своей печальной историей.

Гавриленко ничего не ответил, лишь ухмыльнулся и молча открыл калитку во двор.

ГЛАВА 5

Нам кажется, что жизнь прочна, как лед,

Но даже самый крепкий лед не вечен –

И вот уже бушует ледоход,

Рожденный из коварных мелких трещин.

Гавриленко шел по широкому, искрящемуся в лучах яркого солнца льду, покрытому уже довольно-таки рыхлым снегом, к своему излюбленному месту у обрыва, на ходу то здороваясь с одними рыбаками, приехавшими несколько раньше, то желая удачного клева другим, вышедшим из электрички вместе с ним. Он находился в прекрасном расположении духа и предчувствии отличного отдыха. Даже Кузьмич, мимо которого он прошел, совершенно мирно, словно накануне не было никакого инцидента, сказав «Здравствуйте», хотя ничего и не ответил на приветствие, но и не зацепил Профессора, не остановил, не съязвил, как обычно. Лишь уставился, не отводя глаз и провожая долгим, несколько даже подозрительным взглядом. Ну что ж, и на том спасибо!

Морозец, а было, пожалуй, не ниже одного-двух градусов, практически не ощущался. Лишь налетающий временами слабенький ветерок приятно, даже как-то ласково, не по-зимнему, скользил по лицу, отчего Александру Васильевичу непременно захотелось остановиться, чтобы вдохнуть воздух полной грудью. Он так и сделал: поставил рядом рыболовный ящик, небрежно бросил пешню, залихватски сдвинул шапку на самый затылок, крепко закрыл глаза и поднял лицо кверху, к солнечным лучам, всем своим нутром растворившись в ощущении полной свободы.

Там, в метрах пятидесяти, обрыв, а под ним рыбачий оазис, рыбачий Клондайк Гавриленко, с которым скоро, к сожалению, придется расстаться. Что поделать, с природой не поспоришь, весна все настойчивее напоминает о себе. Даже более чем настойчиво. С той стороны, от железнодорожной платформы, у берега вообще прилично подтаяло – рыбаки вынуждены были бросить доски, чтоб была возможность на лед перескочить. Да и на середине уже не особо разгуляешься: каждый след, оставленный прорезиненными бахилами Гавриленко, одетыми на теплые сапоги, тут же, на глазах, темнеет, набираясь водой. Того и гляди, от берега отойдешь, а к берегу уже обратной дороги не будет.

Обычно сюда ведут лишь следы Александра Васильевича. Его давние коллеги по зимней рыбалке давно перестали даже делать попытки порыбачить рядом. Зачем расстраивать человека, сгонять его с насиженного места. Реки ведь на всех хватает.