Александр Малетов - Море прошлого

Дверь в подъезд. С козырька капала вода. Как в душе. Можно помыться. Взгляд тонул в воде. Ничего не видно. Сигареты намокли. Весь путь их держал. Надо бы высушить. Зашёл в подъезд. Вокруг влажно. Хлопнула дверь. Ответило эхо. Дождь по окнам. Почти кричит. Шёпотом. Пора домой.

Запись 01.

Когда я его встретил? В смысле в первый раз? Так-так, дайте вспомнить. Точно! Я его впервые встретил, когда он только переехал ко мне в подъезд. Ну, в смысле к нам в подъезд. В общем, живём мы с ним теперь в одном подъезде. В тот день он приехал с чемоданом на колёсах и сумкой через плечо, а я с магазина шёл, жена отправила за хлебом. Подхожу к подъезду и думаю: «Что это ещё за кадр? Стоит, курит, задрал голову и смотрит куда-то вверх». Я остановился в паре шагов от него и тоже посмотрел туда, куда он смотрел. И не вижу ничего, кроме окон дома. А дом у нас большой – двенадцать этажей, жаль правда, что панельный, всех слышно, помню, что когда только переехал… Ах, да, да, простите. Про Дмитрия. Что сказать? Смотрели мы так в одну точку несколько минут, мне надоело, я опустил голову, смотрю на него, а он всё курит и всё смотрит. Я ему и говорю: «Привет! Кого-то ждёшь?». Он не сразу голову ко мне повернул, у него все движения плавные, тогда странным казалось, а потом привык. Повернул голову, сигарета торчала в левом уголке рта, а он просто молча кивнул и отвернулся. Я-то и спрашиваю снова: «А кого?». Он снова голову повернул, сигарету перекинул в правый уголок рта. Что? Да я все мелочи помню! Память у меня вообще отличная! Так вот. Перекинул в правый уголок и говорит: «Себя». Я стою и думаю: «Чудик какой-то, точно». Я ещё постоял где-то с минуту, он рядом с задранной головой так и молчал, потом устал я стоять в одну точку смотреть, да ещё жена с этим хлебом ждала, потому и пошёл я. Напоследок, правда, сказал ему: «Меня, если что, Паша зовут», руку ему протянул – ладонь у него жёсткая и сухая, а рукопожатие железное, мне аж больно было. Он-то мне руку сжал и так же сухо, как его ладонь, произнёс: «Дима».

2. ТИШИНА И ОДИНОЧЕСТВО

За окном сумерки. В квартире тени. В голове сердце. Постукивает. Слишком рано. До будильника 2 часа. Глаза в темноте. Звёзд не видно. На небе фонари. Тяжёлое небо. Как крышка. У кровати тумбочка. Протянул руку. Пачка сигарет в пальцах. На половину полная. Надо было больше. Голова на подушке. Фильтр сжал зубами. Чирк-чирк. Яркая вспышка. Тихий красный уголёк. Так тихо. Совсем тихо. Ничего не слышно.

– Приготовиться к введению режима «Тишина»! – команда раздалась после ужина, когда многие уже готовились к отбою.

– Все идём в свои отсеки, на свои боевые посты! – через минуту после команды по кораблю в отсеке раздался голос командира отсека. – Старшина, готовь отсек.

Дима вышел из каюты с помятым лицом – успел за считанные минуты после ужина уснуть. Ещё в базе говорили, что будет замер шумности, но как обычно произошло это внезапно. Он встал у спуска на нижнюю палубу, посмотрел на неспешные движения внизу, и стал давать команды на отключение обогревов. Впереди их ждали бессонные часы – замер длился продолжительное время.

– У нас позасыпают на постах, – он стоял с командиром отсека на средней палубе, с верхней палубы ещё доносился какой-то шорох, а на нижней уже воцарилась тишина.

– Значит, точно замер пройдём, – командир отсека выглядел бодрым, по тревоге всё равно шло время его смены, так и так он бы не отдыхал. – Дим, пойдём на связь, там посидим.

Так тихо в отсеке редко бывало – либо сновали туда-сюда люди, либо что-то работало из механизмов. А сейчас они сидели вдвоём на проходной палубе, железо вокруг молчало, можно было даже услышать тихий голос ламп дневного освещения, которые прятались в своих пластиковых чехлах. Из отсека в отсек никто не переходил, поэтому казалось, что на всём корабле живут только они.

В этот раз замер длился три часа. Все эти три часа была абсолютная тишина – наверное, если бы приложились ухом к борту, то можно было бы услышать каких-нибудь рыб. Кто-то спал на своих боевых постах, кто-то книгу читал, кто-то, может быть, даже переговаривался. Они с командиром отсека за эти три часа проронили не больше десяти фраз – сухих, коротких, тихих, неприметных. Он думал о доме – мысли были разные, странные, безумные. Эти мысли в его голове сталкивались друг с другом, и ему даже в какой-то момент показалось, что вокруг настолько тихо, что можно услышать его мысли. Всегда тяжело, если кто-то ждёт на берегу, потому что не знаешь, что на том далёком берегу происходит. А когда ещё и слышишь от командира боевой части весёлые фразы: «Ближайший берег под нами», то совсем невесёлые мысли взамен можно получить в голове. Он блуждал в лабиринте своих мыслей, набредая на одни лишь тупики, хотелось выключить голову, забыться, отречься от разума. Хотелось, чтобы тишина вокруг закончилась.

Режим «Тишина» всегда заканчивался резко – только прозвучит команда, тут же жизнь встаёт и бежит в курилку, каюты, гальюны, будит вентиляторы, обогревы. Тишина обрывается очень быстро.

Третья сигарета. За окном светлее. Нужно вставать. Один в квартире. Так было не всегда. Теперь один. На кухню по холодному линолеуму. За горячим кофе. Воды в чайнике на две кружки. Пора умыться. Вода холодная. Сразу взбодрился. Есть не хочется. Ещё одну сигарету. На кухне окно. Высоко. На улице редкие прохожие. Который час? Начало седьмого. Включил телевизор. От кружки пар. Тепло разлилось внутри. Звук от телевизора мимо. Только картинка. Канал за каналом. Ничего интересного. Время бежит. Пробегает мимо. На кухне один. Других не было. В этой кухне. Не было никогда.

Они возвращались в базу. У командира дивизиона практически вся швартовая команда забрала свои мобильные телефоны – их сдавали перед каждым выходом в море. Он был старшиной швартовой команды и теперь подгонял всех к выходу наверх. Но подгонять было лишним – каждому хотелось быстрее собраться и выйти, каждому хотелось первым глотнуть воздух родной базы, каждому хотелось включить телефон и позвонить, услышать родные голоса. В рубке возле верхнего люка было не протолкнуться – стояли обе швартовые команды, кто-то стоял смятым полукругом у трёхлитровой жестяной банки, повешенной на ограждение выдвижных, и дымили. Он поднялся последним из своей швартовой команды. С мостика сошёл командир боевой части:

– Дима, веди всех в шестнадцатую, но на палубу не подниматься без меня, – сказав, он тут же развернулся и пошёл обратно на мостик.

Часть швартовой команды уже перебралась в шестнадцатую, чтобы не толкаться и не мозолить глаза. Он передал слова комбата, стоявшим в рубке, и сам пошёл туда же. Пробираться в зимнем костюме и надетом поверх него спасательном жилете не очень-то и удобно – протискиваешься в проходы боком, постоянно за что-то зацепляешься. У двери в шестнадцатую как всегда лежал сложенный трап, расстояние, в которое нужно протиснуться едва ли составляло полметра. Он нырнул вперёд ногами, держась за какие-то трубопроводы над входом. В шестнадцатой был спёртый солёный воздух и не было включено освещение, свет в неё падал от открытого люка, ведущего на корпус. Все сидели кто где, подложив под себя жилеты, достав телефоны. Он прошёл до самого люка – на его срезе встречал свежий ветер. За откинутым люком, оперевшись на рубку, сидели двое – оба Сани, гидравлист и трюмный. Каждый из них разговаривал по телефону, смотря в разные стороны. Они уже подходили к базе – за кормой остались боны. Он тоже достал телефон и трясущейся от перенапряжения рукой включил его. Но сеть никак не ловилась. В шестнадцатой появился голос комбата: «А ну повыпрыгивали жабами наверх и начали готовить швартовые!». Он спрятал телефон во внутренний карман, оба Сани последовали его примеру и тут же встали. Из люка на палубу поднимался личный состав швартовой команды, сверкая на зимнем солнце ярко-оранжевыми жилетами.