Александр Володин - Агафья Тихоновна

Всем вам наверно известна пьеса для театра «Женитьба», сочинение господина Гоголя. Там рассказывается, как Иван Кузьмич Подколесин, в годах уже, но холостой, вздумал жениться. Приятель повел его свататься к невесте, Агафье Тихоновне, и все было уже сладилось, да жених вдруг взял и выпрыгнул в окошко.

Представление смешное, все хохочут, но сама я в театр не пошла и так и не видела ничего. Потому что невеста эта, Агафья Тихоновна — это я. И сочинитель все описал точно, слово в слово, наверно ему те пересказали, которые приходили ко мне свататься еще помимо Ивана Кузьмича. Я не хочу сказать, что господин Гоголь что-либо выдумал со зла, нет! И однако все было совсем иначе. С тех пор уже несколько лет прошло, я и замуж уже вышла. Но не по любви. Любила же я лишь один раз в жизни, и совсем другого человека. И видела-то я его недолго, а не могу забыть до сих пор.

Фекла привела к нам женихов. Один — Балтазар Балтазарович Жевакин, но грубый, пожалуй может такое словцо вклеить, что и неприлично сказать. Другой — Никанор Никанорович Анучкин. Субтильный, ножки тоненькие, узенькие — но мне эти субтильные как-то не знаю, я ничего не вижу в них. Третий Иван Павлович Яичница. Я еще тогда же подумала: как же это, если я выйду за него замуж и вдруг буду называться Агафья Тихоновна Яичница? Бог знает что такое… Как вдруг какой-то господин отвлек меня ото всех, спрашивает:

— Да неужели вы меня не узнаете?

— Сколько мне кажется, говорю, совсем не видела вас.

— Однако ж, говорит, припомните. Вы меня верно где-то видели.

— Право, говорю, не знаю, уж разве не у Бирюшкиных ли?.. Ах, говорю, ведь вы не знаете, с ней ведь история случилась.

— Как же, говорит, вышла замуж.

— Нет, это бы еще хорошо, говорю, а то переломила ногу.

— Что-то, говорит, было, или вышла замуж, или переломила ногу.

Почему я так помню весь наш разговор? Должно быть потому, что после этого разговора он взял за руку какого-то господина и представил его: «Приятель мой, Подколесин Иван Кузьмич.» Оказывается, что он не сам пришел свататься, а только привел своего приятеля Ивана Кузьмича.

Вот тут-то и началось. Иван Кузьмич стал на меня смотреть. То есть и все остальные смотрели тоже, но он не так смотрел. Едва я на него взгляну — как он отводит глаза. Но чуть отворочусь — тотчас принимается смотреть снова. Из-за этого я стала плохо понимать, что говорится. Потом кто-то еще пришел, якобы прослышал, что здесь продают шерсть, тоже уселся, потом что-то стали меня спрашивать, а я молчу, потому что он смотрел. А Фекла мне шепчет: «Отвечай же, скажи, благодарствую, мол, с моим удовольствием. Не хорошо же так сидеть». Я хотела было так ответить и подняла уже глаза, но нечаянно опять наткнулась на Ивана Кузьмича, и он опять отвел свой взгляд, и я только и смогла сказать:

— Мне стыдно, право стыдно, я уйду, право уйду.

А Фекла:

— Ах, не делай этого сраму, не уходи, совсем осрамишься. Они нечесть что подумают.

А я:

— Нет право, уйду, уйду, уйду!

И убежала. Но по пути успела заметить, что Иван Кузьмич смотрел так странно, наверно подумал, что я глупа…

Право, какое затруднение — выбор! Если бы один, два человека, а то сколько! Как хочешь, так и выбирай…

И я решила бросить жребий. Нарезала бумажки, на каждой написала имя и положила в ридикюль.

— Какой выберется, говорю, такой пусть и будет. Кого прикажет судьба…

Но едва я произнесла эти слова, как услышала за спиной голос:

— Да возьмите Ивана Кузьмича, всех лучше.

— Ах…

— Да чего же вы испугались? Не пугайтесь, это я…

И оказывается, что это приятель Ивана Кузьмича.

— Право, возьмите, говорит, Ивана Кузьмича.

— Ах, мне стыдно, вы подслушали! Мне, право, стыдно.

— Ну, возьмите Ивана Кузьмича.

— Как же, а другие?.. Ведь они тоже хорошие люди…

— Дрянь! Все они дрянь!

— А ведь, право, они очень… скромные.

— Какое скромные! Драчуны, самый буйный народ. Охота же вам быть прибитой на другой день после свадьбы.

— Так по вашему совету… лучше взять Ивана Кузьмича?

— Непременно Ивана Кузьмича.

— А тем, другим, разве отказать?

— Конечно, отказать.

— Да ведь как же это сделать? Как-то стыдно.

А он говорит:

— Почему же стыдно? Скажите, что еще молоды и не хотите замуж.

А я говорю:

— Да ведь они не поверят, станут спрашивать: да почему, да как?

А он говорит:

— Ну, так если хотите кончить за одним разом, скажите просто: «Пошли вон, дураки!»

— Как же можно так сказать?

— Ну да уж попробуйте. Я вас уверяю, что после этого все выбегут вон.

— Да ведь это выйдет уж как-то бранно.

— Да ведь вы их больше не увидите, так и не все ли равно.

— Так они же на меня рассердятся.

— Какая ж беда, если рассердятся? Если бы из этого что-нибудь бы вышло, тогда другое дело; а ведь здесь самое большое, если кто-нибудь из них плюнет в глаза, вот и все.

— Ну, вот видите!

— Да что же за беда? Ведь мне вот плевали несколько раз. Если бы, другое дело, был далеко платок, а то ведь он тут же в кармане, — взял, да и вытер…

Не думайте, господа, своими достоинствами я не обольщаюсь. И отлично знала, что им в первую очередь от меня было надобно. Каменный дом, да флигеля два.

На другое утро первым пришел Яичница.

«Я, говорит, нарочно пришел пораньше, сударыня, чтобы поговорить с вами наедине, да или нет?» Не успела я собраться с духом, чтобы ответить, как тут же пришел и Жевакин. «Да или нет?» И Анучкин: «Да или нет?»

А я только одно бормочу всем:

— Не нужно-с… Не нужно-с…

— Как не нужно? — это Яичница. В каком отношении не нужно?

— Ничего-с, говорю, ничего… Пошли вон!

Далее плохо помню, что было. «Как «пошли вон»? Что такое значит «пошли вон»? Позвольте узнать, что вы разумеете под этим?

Я убежала от них, когда же пришла немного в себя, то из-за двери уже слышала скандал. Яичница грозился полицией, а невесте, мол, скажите, что она подлец, а дом строен в один кирпич, а в середине всякая дрянь, мусор, щепки, стружки…

Потом Анучкин кричал, что я необразованная, не знаю по-французски, хорошо Фекла ему ответила, что все святые говорили по-русски… А я думаю: что, если там Иван Кузьмич пришел и все слышит? И все ругательства, и что дом в один кирпич? Хотя: едва ли это может его интересовать, сколько кирпичей. Но однако же нехорошо, если он все это слышит…

Я сидела, вот так положив склоненную голову на руку, когда отворилась дверь, и они входят в комнату, Иван Кузьмич и его друг. И друг его говорит: