Хью Раффлз - Инсектопедия

Мухи, написал святой Августин, изобретены Богом в наказание человеку за высокомерие. Не к этой ли мысли должны были прийти в 1943 году жители Гамбурга, ковыляя по пылающим руинам своего города в промежутках между бомбежками союзной коалиции? Мухи – «огромные, зеленые с радужным отливом, дотоле никогда не виданные» – столь плотным облаком окутывали трупы в бомбоубежищах, что люди, которым было поручено вытаскивать погибших наружу, могли добраться до тел только с помощью огнеметов, ступая по сплошному ковру из червей на полу [42].

А затем, здесь и в других местах, когда человек поневоле оказывается уязвимым, возникают образы голода и эпидемий: мухи припадают к уголкам тусклых глаз, обсасывают коросту на губах и ноздрях. Ребенок или взрослый слишком ослаб, слишком смирился со всем происходящим, чтобы отгонять мух. То же самое происходит с животными: собаками и коровами, козами и лошадьми. Мухи берут власть, слетаются, готовятся продолжать свой род: яйца, личинки, пир горой. Мухи – предвестники перехода в мир иной, вот только появляются они чуть раньше, чем следует.

«В нашем мире личинка – это сила», – написал Жан-Анри Фабр, поэт насекомых, в миг характерного для него благоговения. Он философствовал о мухах: трупных мухах и зеленых падальницах, мухах-пчеловидках, серых падальных мухах – и их способности «очищать лицо земли от нечистот, оставленных смертью, и делать так, чтобы вещество больных животных снова включалось в число сокровищ жизни» [43]. Он размышлял о ритме времен года и циклах смертности, а заодно исследовал земельный участок при своем новом доме в Сериньян-дю-Комта – провансальской деревушке неподалеку от города Оранж, где раскапывал свои собственные сокровища: разлагающиеся трупы птиц, зловонные канализационные трубы, разрушенные осиные гнезда – тайные убежища, где природа занимается своей алхимией.

Фабр дал этому дому с обширным садом название «Л’Арма» (L’Harmas – так в Провансе называют невозделываемый каменистый участок, который оставляют в покое, чтобы на нем рос тимьян); теперь это государственный музей, открывшийся недавно после реставрации, которая длилась шесть лет [44].

Дом красивый, большой и внушительный, сияющий розовой краской на летнем солнце, стены у него толстые, чтобы мистраль не проникал внутрь, ставни – светло-зеленые. Грандиозный дом, прозванный в округе le château [45].

Фабр переехал сюда, когда ему было пятьдесят шесть. Он почти сразу пристроил к главному дому новый двухэтажный флигель. На первом этаже располагалась оранжерея, где он и его садовник ухаживали за растениями, предназначенными для высадки на участке и для его ботанических штудий. На втором этаже – лаборатория натуралиста, где Фабр проводил почти всё время.

Дом находится на окраине Сериньяна, и Фабр первым делом еще больше его изолировал: обнес свой участок, занимающий два с половиной акра, шестифутовой каменной стеной. Как рассказала мне Анн-Мари Слезек, директор музея, за все тридцать шесть лет жизни здесь Фабр ни разу не появлялся в деревне, хотя до нее всего несколько сот ярдов.

Мадам Слезек была переведена в «Л’Арма» с должности научного сотрудника – миколога в Национальном историческом музее и теперь, прожив шесть лет в провинции и завершив свой проект, нетерпеливо предвкушала возвращение в Париж. Миколога на эту должность выбрали неслучайно: среди ценнейших экспонатов музея – шестьсот лучезарных акварелей, на которых изображены местные грибы. Эти изящные портреты Фабр писал, силясь зафиксировать цвета и вещественность того, что после сбора быстро утрачивает сходство со своей прижизненной формой. Эти акварели заслуженно знамениты; кажется, что в них сконцентрировано дело всей жизни Фабра. Эффектно-наглядные, понятные с первого взгляда, они запечатлевают цельность экологической системы и тем самым передают красоту и таинственное совершенство природы. Они – плод экстраординарной наблюдательности. В них проявились таланты человека, который в основном всё осваивал самоучкой. Они демонстрируют глубокое знание темы.

Но задачи, стоявшие перед мадам Слезек, были ближе к труду антиквара, чем к изысканиям миколога. А вскоре она превратилась в детектива. Чтобы восстановить кабинет Фабра, она разыскивала старые фотографии. Ключевую улику предоставил библиотекарь из Авиньона, отыскавший снимок, сделанный при жизни Фабра, и мадам директор вознамерилась воссоздать по нему всё до последней детали.

Каким-то образом она раздобыла те же самые картины в рамах, те же самые книги, те же самые часы (которые отдала починить), тот же самый глобус, те же самые стулья, те же самые ящики с улитками, окаменелостями и раковинами, те же самые весы. Она установила на прежнее место знаменитый письменный стол длиной всего два с половиной фута: это была, в сущности, школьная парта, достаточно легкая, чтобы Фабр при необходимости переставлял ее с места на место. Мадам Слезек вернула фотографию к жизни. А точнее, перенесла ее в настоящее время, а заодно воссоздала кабинет в качестве мемориала. Тут не хватает только самого Фабра (да и на фотографии его нет), но солнечный свет, который по-прежнему льется через окно, выходящее в сад, заполняет комнату аурой жизни Фабра – жизни, прожитой всецело в этом самом пространстве.

Участок подбросил музейщикам другую проблему. Поселившись здесь в 1879 году, Фабр обнаружил, что на его двух с половиной акрах когда-то был виноградник. При возделывании лоз была уничтожена почти вся «первоначальная растительность». «Нет больше чабреца, нет больше лаванды, нет больше зарослей кермесоносного дуба», – сетовал Фабр [46]. Его новый сад был заполонен чертополохом, пыреем и другими нахальными сорняками. Он вырвал их с корнем и заново посадил растения по своему вкусу. Но на момент, когда здесь появилась мадам Слезек, Национальный музей естествознания, к которому дом перешел в 1967 году, после кончины последнего из сыновей Фабра, уже превратил значительную часть территории в ботанический сад. Просматривая записные книжки Фабра, его рукописи, его переписку, изучая фотографии, сделанные в саду, мадам Слезек искала приметы, которые позволили бы ей воссоздать то, что Фабр намеревался оставить потомкам после своей смерти. Она вырубила кусты, которые заслоняли любимый вид Фабра – панораму горы Венту, изолированного отрога Французских Альп (на эту гору, следуя прославленным маршрутом Петрарки, Фабр часто поднимался). Она снова посадила в саду бамбук, форзицию, розы и ливанский дуб, а также берегла и лелеяла уцелевшие атласские кедры, алеппские и калабрийские сосны, а также прелестную аллею сиреней, которая ведет от ворот к дому.