Тимо Зибер - Дикие гены

Как же не допустить атаки иммунной системы на наших наследников? У рыб, амфибий, пресмыкающихся и птиц решение заключается в том, чтобы строжайше отделить друг от друга потомство и иммунную систему. Самка откладывает яйца, которые обеспечивают такое разделение. У млекопитающих же все устроено иначе. Наше потомство питается через плаценту. А это означает, что кровеносные системы матери и плода находятся в теснейшем контакте. Чтобы избежать осложнений, надо держать иммунную систему как можно дальше от места контакта. Добиться этого можно только с помощью хитрого трюка, и помощь в этом оказывают белки вирусов. Уж чего-чего, а умения обводить вокруг пальца иммунную систему вирусам не занимать.

В данном случае речь идет о ретровирусах, родственных ВИЧ, которые проникли в организм наших предков более 35 миллионов лет назад. Хотя подавляющее большинство их генов за это время приобрело дефекты, в плаценте до сих пор вырабатываются два вида вирусных белков: синцитии-1 и синцитин-2. В составе вирусов они отвечали за то, чтобы при проникновении в клетку мембраны вируса и клетки сливались. В плаценте же они из множества отдельных клеток, через которые иммунная система могла бы пробиться, создают гигантские слившиеся воедино клетки, представляющие собой прочный барьер, защищающий эмбрион. Кроме того, предполагается, что они даже способны снижать активность иммунной системы.

Секундочку! Тридцать пять миллионов лет назад? Но ведь млекопитающие появились намного раньше. А как же обстояли дела до этого? Похоже, что заражение половой системы вирусами происходит настолько часто, что в распоряжении организма всегда есть новые копии этих генов. Прежде чем млекопитающие начали пользоваться генами, производящими синцитии, у них, по всей вероятности, были другие гены, которые выполняли схожие функции и которые в настоящее время не работают. Млекопитающие брали эти гены поочередно из разных вирусов. Похоже, природа всякий раз изобретает колесо заново.

Подведем итог. Гены составляют лишь незначительную часть нашего наследственного материала. Все остальное – это транспозоны, дефектные гены, мертвые древние вирусы и прочий хлам. Что касается большинства подобных остатков, то мы даже не предполагаем, для чего они могут быть нужны. Но самое интересное заключается в том, что, даже напоминая дом Плюшкина, наш геном все равно функционирует, причем, как правило, безупречно.

О вирусах, холере на завтрак и рецепте желе с Явы, который произвел революцию в научном сознании.

Сколько можно терпеть? Пора уже поговорить с Хедвиг о том, когда она намерена вернуться к себе домой. Она живет у нас уже целую вечность, оккупирует нашу гостевую комнату и еще ни разу даже не намекнула на то, что собирается нас покинуть. Я стою у ее двери, делаю глубокий вдох… и стучу. Никакого ответа. Стучу снова. На этот раз после короткой паузы доносится тихое «войдите».

Я открываю дверь и вхожу в комнату. В лучах солнечного света, пробивающегося через полу задернутые гардины, беззвучно кружатся пылинки. Комната выглядит какой-то серой. Хедвиг сидит у маленького столика. Она даже не поворачивает голову в мою сторону, склонившись над разложенным перед ней рекламным проспектом. Хедвиг что-то оттуда вырезает. Купоны на скидки? У меня пересыхает в горле. Я осматриваю комнату. Около умывальника аккуратно сложены всякие гигиенические принадлежности. Рядом висит маленькое светло-розовое полотенце Хедвиг, которое в 1950-е годы, видимо, было последним писком моды. У стены возвышается массивный темно-коричневый дубовый шкаф, который мы в свое время сослали из гостиной, так как моей жене казалось, что он ее «подавляет». В гостевой комнате этот шкаф выглядит еще больше и мрачнее. Даже большая яркая шляпа Хедвиг на полке производит более бледное впечатление, чем обычно. Небольшая кровать аккуратно заправлена. На тумбочке лежит несколько зачитанных до дыр тонких брошюрок: эристическая диалектика Артура Шопенгауэра и новое издание последней книги о Гарри Поттере. Вообще-то, это моя книга, которую я повсюду ищу уже три дня!

Я откашливаюсь. Тихий хруст бумаги стихает. Хедвиг поднимает голову и смотрит на меня.

– Э-э-э, – начинаю я, – сколько ты еще собираешься у нас гостить?

Хедвиг снова опускает глаза и вздыхает:

– Я стала для вас обузой…

– Да нет же! Мы рады, что ты с нами, просто…

– Что?

– Ну, ты уже очень долго у нас живешь… – я замолкаю.

– …а нам надо время от времени общаться наедине друг с другом, – продолжает она за меня, – но при посторонних это сложно. Недаром говорится, что задержавшиеся гости – все равно что рыба. Чем дольше, тем сильнее душок, – она всхлипывает, у нее безвольно опускаются плечи.

– Но, тетя, такого никто не говорит. Ты ведь тоже член семьи!

– Правда? – на ее лице появляется улыбка надежды.

– Конечно.

Господи, что же я делаю? Как мне теперь выпутаться из этого положения? Я осматриваюсь вокруг:

– Но ты ведь не можешь вечно жить в этой комнате.

Хедвиг тоже обводит взглядом комнату, будто видит ее в первый раз.

– Да, здесь как-то мрачновато.

– Вот именно, – облегченно вздыхаю я. – Так ведь не может продолжаться.

– Ты прав, племянничек, – кивает она. – В тюремной камере и то уютнее.

– Ну, возможно… – неуверенно поддакиваю я.

Тетя встает и словно вырастает на глазах.

– Там, по крайней мере, есть телевизор.

– Наверняка, – говорю я, хотя не имею понятия, так ли это на самом деле. Да ладно, главное, что дело сдвинулось с места.

Хедвиг отдергивает шторы. Комната наполняется золотистым светом, и она стоит словно в лучах прожектора.

– Такого действительно никому не пожелаешь, особенно члену собственной семьи!

Я стою, ослепленный светом, и только киваю. Думаю, что все сложится хорошо.

– Но я все понимаю, – заявляет Хедвиг, берет со стола какую-то вырезку и начинает ходить по комнате. – Янина кого зла не держу.

– Правда? – в растерянности спрашиваю я.

– Ни капельки. Я ведь вижу, что семья нуждается во мне. Но если уж ты так рад, что я с вами, то тоже мог бы проявлять побольше внимания к тете. Ведь правда?

– Больше внимания?

– Конечно, – Хедвиг кладет мне руки на плечи и пристально смотрит в глаза. – Я горжусь тобой! Надо иметь большую смелость, чтобы вот так прийти и признать свои ошибки. Так, а теперь иди и позаботься о своей семье, мой мальчик!