Роберт Сапольски - Биология добра и зла. Как наука объясняет наши поступки

Отношение к насилию тоже колоссально зависит от культуры. Вероятность быть убитым для жителя Гондураса в 450 раз выше, чем для его современника из Сингапура. В Центральной Африке домашнему насилию подвергаются 65 % женщин, а в Восточной Азии – 16 %. В Южной Африке женщину могут изнасиловать с вероятностью в 100 раз выше, чем в Японии. Если вы румынский, болгарский или украинский школьник, то сверстники будут над вами издеваться с вероятностью в десять раз большей, чем если вы живете в Швеции, Исландии или Дании (дальше мы об этом поговорим подробнее) {469}.

Конечно, мы хорошо знаем о культурных различиях в гендерных вопросах. В скандинавских странах достигнуто почти полное равноправие, также и в Руанде 63 % парламентских мест занимают женщины, а вот в Саудовской Аравии женщинам не разрешается выходить из дому без сопровождения мужчин. В Йемене, Катаре и Тонго насчитывается 0 % женщин-правоведов, при этом в США их примерно 20 % {470}.

Еще есть Филиппины, где 93 % населения утверждают, что чувствуют себя счастливыми и любимыми – по контрасту с 29 % армян. В экономических играх жители Греции и Омана скорее потратят средства для наказания слишком щедрых игроков, а не жуликов, тогда как австралийцам вообще непонятна концепция антисоциального наказания [248]. А насколько по-разному выглядят критерии просоциальности! В одном исследовании проводились опросы работников международного банка, имеющего отделения во многих странах. Их спрашивали, в каком случае они станут помогать коллеге? Американцы сказали, что будут помогать тому, кто сам им помогал до этого; китайцы скорее окажут помощь старшему по рангу; а испанцы больше склонны поддержать друзей и родственников {471}.

Жизнь ваша изменилась бы до неузнаваемости, если бы аисту взбрело в голову выбрать для вас другую культуру. Но, разбираясь в мешанине фактов, мы замечаем устойчивые закономерности, контрасты и альтернативы.

Как мы уже говорили в главе 7, во многих межкультурных исследованиях сравниваются индивидуалистические и коллективистские культуры. Для сравнения почти всегда выбирают участников из коллективистской Восточной Азии и из Америки, прародительницы всех индивидуалистических культур [249]. По определению, в коллективистских культурах главное – это гармония, взаимозависимость, согласие; поведение формируется нуждами группы, тогда как в культурах индивидуализма доминирует установка на автономию, личные достижения, уникальность и единственность, защиту прав и нужд индивида. Просто чтобы добавить капельку сарказма: культура индивидуализма выражается классической американской фразой «позаботься о себе любимом». Суть коллективистской культуры с изумительной наглядностью проявляется в поведении школьников, как описывают его учителя Корпуса мира: предложите им задачку по математике, и никто не поднимет руку, чтобы ответить, потому что они не захотят выделяться и позорить одноклассников.

Контраст между двумя типами культур разительный. В культурах индивидуализма люди больше стремятся к незаурядности и личным достижениям, в речи они чаще употребляют местоимения первого лица, себя определяют в выражениях личного характера («я строитель»), а не социального («я родитель»); свой успех объясняют собственными качествами («я хорошо умею Х »), а не обстоятельствами («мне просто повезло оказаться в нужном месте в нужное время»). Прошлое с большой долей вероятности запоминается по ключевым событиям («это было тем летом, когда я научился плавать»), а не значимыми социальными связями («это было тем летом, когда мы подружились»). Мотивацию и удовлетворение получают от собственных вложенных усилий, а не от усилий всей группы (что отражает природу американского индивидуализма – он скорее «антисотруднический», нежели нонконформистский). Соперничество побуждает обгонять, быть впереди всех. Если попросить американца нарисовать т. н. социограмму (диаграмму социальных связей) – т. е. такую картинку, где нужно обозначить кружочками самого человека и его друзей, а потом соединить эти кружочки линиями связей, – то он, вероятнее всего, расположит кружок «Я» в середине листа и нарисует его крупнее остальных {472}.

По контрасту коллективистам свойственно более глубокое социальное осмысление; в некоторых работах высказывается мнение, что коллективисты лучше решают задачи, связанные с моделью психического состояния, точнее понимают точку зрения другого – причем это понимание относится и к чужим концептуальным размышлениям, и к тому, как коллективист видит предметы со своего места. Когда кто-то нарушает принятые правила, то вина падает на всю группу, т. к. человек совершает поступок под давлением группы, а поведение коллективисты склонны объяснять обстоятельствами. Соревновательность заключается в том, чтобы не отстать от остальных. А в социограммах кружок «Я» оказывается далеко от центра, и он отнюдь не самый большой.

Естественно, этим культурным различиям соответствуют различия биологические. Например, у респондентов из индивидуалистических культур сильно активируется (эмоциональная) вмПФК, когда они смотрят на собственную фотографию, а не на фотографию родственника или друга. У их восточноазиатских коллег эта активация заметно ниже [250]. А вот мой любимый пример межкультурных различий: в тесте на свободные воспоминания американцы чаще, чем люди из Восточной Азии, вспоминают случаи, когда они оказывали на кого-то влияние; и напротив, восточноазиатские коллективисты вспоминают ситуации, когда кто-то повлиял на них. Если принуждать американца долго распространяться об эпизодах, в которых на него влияли, а азиата, наоборот, как он оказал на кого-то влияние, то у обоих начнут выделяться стрессовые глюкокортикоиды, как будто рассказывание причиняет им заметный дискомфорт. Исследование моих стэнфордских друзей-коллег Джин Цай и Брайана Кнутсона показало, что у американцев европейского происхождения мезолимбическая дофаминовая система активируется, когда они смотрят на возбужденные физиономии, а у китайцев такую же реакцию вызывают спокойные лица.

Как мы увидим в главе 13, разница в культурах порождает различные моральные системы. В самых типичных коллективистских обществах конформизм и мораль считаются почти синонимами. Норма поддерживается скорее стыдом («Что подумают люди, если я это сделаю?»), чем чувством вины («Как мне потом с этим жить?»). Моральные установки коллективистов сосредоточены в целом на последствиях и общей пользе (например, они, будучи невиновными, с большей готовностью сядут в тюрьму, если это поможет предотвратить мятеж). Такой сильный упор на групповое сосуществование создает более явную склонность к внутригрупповым отношениям, чем у индивидуалистов. Например, в одном исследовании участникам – американцам европейского и корейского происхождения – показывали картинки Своих и Чужих, испытывающих боль. Все респонденты при виде изображений Своих говорили о большем сочувствии, и у них сильнее возбуждалась область мозга, обслуживающая модель психического состояния (височно-теменной узел), чем при виде Чужих, но разница в активации и степени сочувствия у корейцев была намного выше. Вдобавок представители обеих культур очерняли Чужих, но при этом только индивидуалисты завышали оценку членов собственной группы. То есть восточноазиатским коллективистам не нужно преувеличивать достоинства своей группы, чтобы Чужаки смотрелись вторым сортом, а американцам как раз нужно {473}.