Роберт Сапольски - Биология добра и зла. Как наука объясняет наши поступки

Понимание дуальности процесса принятия морального решения помогает избежать этих двух описанных типов трагедий.

В контексте Я/Мы моральная интуиция общая, и, полагаясь на нее, мы продвигаем в хор Наших голоса просоциальных качеств. Исследование Грина, Дэвида Рэнда с коллегами из Йельского университета раскрыло именно эту сторону процесса. Участники эксперимента играли один раунд игры «Общее благо», которая моделировала трагедию общин {805}. Респондентам давалось разное время для принятия решения о количестве денег, которое они вносят в общий котел (или оставляют себе в ущерб остальным). Чем меньше времени отводилось на решение, тем больше игроки сотрудничали. То же самое происходило, если игроков заранее настраивали на интуитивное решение (им предлагали вспомнить моменты, когда интуиция приводила к хорошему решению, а тщательное обдумывание вело к неудачному) – опять же уровень кооперации повышался. И наоборот, попросите игроков «хорошенько подумать», прежде чем решить, или настройте на логику, а не на интуицию, и они поведут себя более эгоистично. Чем больше дается времени на обдумывание, тем скорее человек запустит логическую цепочку вроде: «Да-да, коллективное сотрудничество это хорошо… но конкретно сейчас по такой-то, такой-то и такой-то причине я могу не вкладываться»; авторы называют ее «рассчитанная жадность».

Что случится, если за игровой стол сядут люди абсолютно разные, настолько разные, что не за что и зацепиться хоть для какого-то комфорта узнавания? Такого исследования, конечно, не было (да и трудно себе подобное представить), но мы с уверенностью предскажем, что интуитивные решения будут окрашены простым, не ограниченным никакими внутренними конфликтами эгоизмом. Ксенофобия издает громкий сигнал тревоги: «Чужие!» – и немедленно включает бессознательное: «Не доверяй!»

Наша интуиция играет нам на руку, мгновенно решая проблемы конфликта на уровне Я/Мы в пользу щедрости и просоциальности: эволюционный отбор отточил процесс кооперирования, научив нас распознавать маркеры типа зеленой бороды {806}. В контексте конфликта Я/Мы формализация и регуляция просоциальности (т. е. переключение на уровень сознания с уровня ощущений) может привести к обратным результатам и даже нанести вред. Именно это подчеркивал Сэмюель Боулз [431].

Совсем другое дело, когда перед нами встает дилемма Мы/Они, Свои/Чужие. Тут нам хорошо бы как можно крепче держать интуицию в узде. В такой ситуации было бы здорово думать, рассуждать, задавать вопросы; вставать на точку зрения других, пытаться угадать их мысли, представлять себе их чувства; сейчас лучше превратиться в жесткого прагматика и утилитариста-стратега. Потом выдохнуть – и подумать еще раз [432].

Вопрос прозвучал в тишине отчетливо и требовательно, и теперь уже ни отшутиться, ни увернуться. Крис сглотнул и голосом спокойным и четким ответил: «Нет, конечно, нет». И это была чистая ложь.

Это хорошо или плохо? Зависит от вопроса: а) «Когда руководитель организации предоставил вам сводный отчет, понимали ли вы, что цифры подогнаны для сокрытия убытков по третьему кварталу?» – спросил прокурор; б) «У тебя уже есть такая игрушка?» – поинтересовалась бабушка; в) «Что сказал врач? Это смертельно?»; г) «Я не очень толстая/костлявая/нелепая/старомодная… в этом платье?»; д) «Ты что, съел все печенья?»; е) «Гаррисон, мой беглый раб прячется у тебя?»; ж) «Что-то здесь не так. Ты мне врешь про сверхурочную работу вчера ночью?»; з) «Проклятье! Это ты навонял?»

До какой же степени поведенческий посыл зависит от конкретных обстоятельств! Лучше иллюстрации и не придумать. Одинаковые слова лжи, одинаково старательно приходится контролировать лицо и тщательно отмерять зрительный контакт. И в зависимости от обстоятельств эта ложь может стать отражением наших лучших – а также наших худших качеств. Иногда быть честным очень трудно: неприятная правда о другом человеке активирует медиальную ПФК (и вместе с ней зону островка), и в этом состоит оборотная сторона контекстуальной зависимости [433] {807}.

Биология честности и двуличия очень путаная, учитывая чрезвычайную сложность процессов.

Из главы 10 мы узнали, что интриги эволюции потребовали отбора в пользу как обмана, так и бдительности по отношению к нему. Мы даже обнаружили зачатки и того и другого в колонии дрожжей. Собаки пытаются обманывать друг друга с переменным успехом: когда собака испугана, ее анальные запаховые железы выделяют феромон страха, а для пса совсем не здорово, если его соперник знает, что он испуган. У собаки нет выбора, она не в состоянии сознательно включать и выключать феромоны. Но она постарается перекрыть «выход» феромонам, опустив хвост между лап: «Я не боюсь, сэр, нет-нет…» – пропищал Тузик.

Приматы врут гораздо более мастерски {808}. Если перед капуцином лежит вкусный кусочек и при этом рядом крутится приятель более высокого ранга, то хитрец издаст крик тревоги, чтобы его отвлечь; если же рядом окажется индивид более низкого ранга, то и придумывать ничего не надо: бери еду и все. Если капуцин низкого ранга знает, где спрятана еда, а рядом доминантное животное, то он отойдет подальше от заначки; а если рядом подчиненная особь, то и проблем никаких. Так же ведут себя паукообразные обезьяны и макаки. Другие приматы тоже хитрят, причем не только при «стратегическом утаивании» еды. Когда самец гелад спаривается с самкой, он издает специальный «брачный крик». Но только если он не соблазнил самку своего соседа. В этом случае он делает свое дело молча. И конечно, все наши примеры меркнут в сравнении с изобретательностью политиканов-шимпанзе. Обман требует огромного социального навыка и опыта, поэтому больший размер неокортекса у приматов предсказывает более развитую систему обмана, вне зависимости от размера группы [434].

Впечатляет, конечно. Но крайне маловероятно, что приматы сознательно вырабатывают стратегии обмана. Или что они, схитрив, чувствуют вину или терзаются угрызениями совести. Или что они сами верят в собственные фантазии. Тут нужен человек.

Наша способность к вранью поразительна. Люди обладают сложнейшей системой мимических мышц и используют колоссальное количество двигательных нейронов для их контроля: ни один другой вид не способен принять бесстрастное выражение лица. А еще у нас есть речь, этот фантастический инструмент, витиеватым образом соединяющий содержание сообщения и его интерпретацию.

Человеческий интеллект позволил отточить искусство лжи до такой степени, что мы ложь научились превращать в правду – никакой самый коварный самец гелад в жизни не сумел бы так.

Нашу склонность к манипуляции правдой демонстрирует одно любопытное исследование. Эксперимент был устроен просто: участникам предлагалось бросать игральную кость, и разные выпавшие номера означали разную денежную награду. Игрок бросал кость в отдельной комнате и потом сообщал результат – прекрасная возможность смухлевать.