Симона де Бовуар - Второй пол

Иногда девушка ищет по ту сторону Природы более отдаленную и более ослепительную реальность; она готова раствориться в мистическом экстазе. Во времена, когда религия играла важную роль в жизни общества, многие девушки спасались от душевной пустоты обращением к Богу; на Екатерину Сиенскую и Терезу Авильскую [328]очень рано снизошло Божественное откровение. Жанна д’Арк была юной девушкой. В другие времена высшей целью возвышенных порывов становится благо человечества; тогда мистическое воодушевление воплощается в конкретные проекты, но огонь, который пылает всю жизнь в душах таких женщин, как г-жа Ролан или Роза Люксембург, загорается также и из-за тяги юного существа к абсолюту. В покорности, самоотречении, в самом глубоком отказе от своей индивидуальности девушка может черпать величайшую отвагу. Иногда это приводит ее к поэзии, но может привести и к героизму. Один из способов, с помощью которого женщина может преодолеть свое униженное положение в обществе, заключается в том, чтобы раздвинуть его горизонты.

Богатство и сила натуры, благоприятные обстоятельства иногда позволяют женщинам сохранить, став взрослыми, страстные замыслы, родившиеся в юности. Но это бывает очень редко. Не случайно героини Джордж Элиот и Маргарет Кеннеди – Мэгги Тулливер и Тесса – умирают молодыми. Сестры Бронте также прожили горькую жизнь. Девушка патетична, потому что восстает против мира, несмотря на свою слабость и одиночество; но мир слишком могуществен, и если она упорствует в его отрицании, то неизбежно ломает свою судьбу. Белль ван Зёйлен, поражавшая всю Европу язвительной силой и оригинальностью ума, внушала страх всем своим возлюбленным: из-за ее категорического нежелания считаться с обстоятельствами она долгие годы не могла выйти замуж и тяготилась этим; ведь, по ее мнению, выражение «мученица и девственница» – это плеоназм. Но такое упорство встречается редко. Большинство девушек понимают, что вступили в неравный бой, и в конце концов уступают. «Все вы умираете в пятнадцать лет», – пишет Дидро Софи Воллан. Когда же, как это бывает чаще всего, бой – это лишь символический мятеж, поражение неминуемо. Требовательная в воображении, полная надежд, но пассивная девушка вызывает у взрослых снисходительную улыбку, они знают, что она смирится со своим уделом. Действительно, непослушная и странная девочка по прошествии двух лет становится рассудительной, забывает о своем протесте против уготованной ей женской участи. Именно такую судьбу предсказывает Колетт своей Винке, то же происходит с героинями ранних романов Мориака. Кризис отрочества – это нечто вроде «работы», напоминающей ту, которую доктор Лагаш называет «работой скорби». Девушка постепенно хоронит свое детство, хоронит независимого и властного индивида, каким когда-то была, и покорно вступает во взрослую жизнь.

Конечно, невозможно установить четкие категории, основываясь на одном возрасте. Некоторые женщины остаются инфантильными на всю жизнь; иногда описанное нами поведение сохраняется довольно долго. Тем не менее в целом заметна большая разница в поведении молоденькой пятнадцатилетней девушки и девушки взрослой. Последняя неплохо разбирается в реальной жизни, она уже не живет воображением, ее меньше, чем раньше, мучат противоречия. Вот что писала Мария Башкирцева, когда ей было около восемнадцати лет:

Чем более я приближаюсь к старости моей молодости, тем более я ловлю себя на равнодушии. Меня волнует немногое, а прежде волновало все.

Ирен Ревельотти отмечает:

Для того чтобы мужчины обращали на вас внимание, нужно думать и поступать так, как это делают они, иначе они считают вас паршивой овцой и вы остаетесь в одиночестве. А я уже достаточно тосковала в одиночестве. И теперь хочу, чтобы было много народу даже не вокруг меня, а вместе со мной… Я хочу жить настоящим, а не существовать, дожидаясь будущего и мечтая о нем, мне больше не нравится придумывать приключения, не имеющие никакого отношения к реальности.

И далее:

Оттого что мне говорят комплименты и ухаживают за мной, я стала ужасно тщеславной. Куда девалось счастье, полное страха и изумления, которое я испытывала в пятнадцать лет… На смену ему пришло какое-то холодное и жестокое опьянение от того, что я беру реванш в жизни, расту в глазах общества. Я флиртую, играю в любовь. Я никого не люблю… Я стала умнее, хладнокровнее, трезвее. Но и холоднее. Что-то сломалось во мне… За два месяца я рассталась с детством.

Приблизительно те же мысли мы находим в признаниях одной девятнадцатилетней девушки [329]:

Раньше, о! какая пропасть лежала между складом моего ума, казавшимся несовместимым с нашим временем, и требованиями самого этого времени! Теперь я, как мне кажется, стала спокойнее. Новые великие идеи, которые я узнаю, не вызывают во мне мучительных потрясений, бесконечных разрушений и построений; они прекрасно вписываются в то, что уже накоплено мной… Теперь я незаметно для себя, не теряя нити рассуждений, перехожу от теоретических идей к обыденной жизни.

Девушка, за исключением самых некрасивых, в конце концов принимает свою женскую участь; часто, еще не вполне осознавая свой удел, она с беззаботной радостью наслаждается его удовольствиями и преимуществами; не связанная еще никакими обязательствами, никакой ответственностью, она свободна, и в то же время настоящее не кажется ей пустым, не разочаровывает ее, она знает, что это лишь этап в ее жизни; наряды и флирт заменяют ей детские игры, а мечты о будущем скрывают его пустоту. Вот как В. Вульф в «Волнах» описывает впечатления юной кокетки на званом вечере:

Я сама чувствую, как сияю во тьме. Колени в шелку. Шелковые ноги мягко трутся одна о другую. Ожерелье студит шею. Я во всеоружии, я готова… Волосы взмыли сплошной волной. На губах в самый раз помады. Сейчас я вольюсь в поток мужчин и женщин на этих ступенях, среди них я как дома. Я прохожу, предоставленная их взглядам, а они – моему… Понемножку я расправляюсь в этих запахах, этом сверканье, как расправляет папоротник свернутые листы… Вдруг бог знает что взыгрывает во мне. Я веселая, я лукавая, грустная, нежная – по очереди. У меня есть корень, но я теку. Вся золотая, я теку в одну сторону, я кому-то кидаю «да». Кто-то срывается со своего места под гобеленом. Идет ко мне. В жизни я так не волновалась. Я дрожу. Струюсь… Разве не любо-дорого смотреть, как мы сидим парочкой, я в атласе, он черно-белый? Смотрите на меня на здоровье, вы, равные мне. Я смело отвечаю вам взглядом, мужчины и женщины. Мы одного поля ягоды. Я тут как дома… Дверь открывается. Открывается. И я думаю: вот откроется дверь – и переменится вся моя жизнь… Открывается дверь. О, иди ко мне, говорю я этому человеку и вся струюсь золотом с головы до пят. «Иди ко мне», – и он идет ко мне [330].