Иван Ефремов - Собрание сочинений в 5 томах. Том 2. Дорога ветров

Там была типичная хаммада — каменистая пустыня, но хаммада ископаемая, уже заросшая и задернованная. Только тонкий слой элювиальной дресвы прикрывал каменные гряды или просто скалистое основание, выступавшее в дне котловины, но растительность указывала, что в настоящий момент климат сделался более влажным, чем во время образования хаммады, в период максимального высыхания.

Такие же заросшие, задернованные хаммады с еще более густой растительностью я наблюдал и в восьмидесяти километрах севернее Дунду-Гоби, что указывало на прежнее, более обширное и более северное распространение пустынь Монголии.

К югу за хаммадами лежали уже настоящие гоби — плоские впадины, засыпанные щебнем, с очень редкой травой. Я видел там огромные ямы выдувания до 6 метров в глубину.

Но и здесь общий тон Гоби от серого щебня казался голубым и дорога стелилась синей лентой.

Круче и круче становился бэль, мы едва ползли, но тут пятнадцатикилометровый подъем внезапно окончился, и мы въехали на песок сухого русла.

Еще небольшой подъем, поворот — и мы попали в глубокое скалистое ущелье. Темно-серые утесы и обрывы нависли над машинами. Правее, по спуску сухого русла, из грубого песка возникал небольшой родник, дальше становившийся заметным ручейком. Свежая зелень, показавшаяся необычайно яркой, ютилась по сторонам родника у подножия грозных скал. Мы остановились остудить моторы и запастись чистейшей свежей водой. Орлов забрался на низкий обрыв левой стороны ущелья и водрузил там маленькое обо. Его четкий профиль с орлиным носом, высоким лбом и тяжелым, выступающим подбородком картинно обрисовался на грани горы и неба. Профессор очень полюбил этот монгольский обычай и повсюду немедленно воздвигал обо, тем самым пытаясь увековечить места, посещенные экспедицией.

Громов стал было карабкаться на отвесную трехсотметровую стену, но я с трудом отговорил его, пообещав стащить вниз за ногу. Громов поднял очки на вспотевший лоб, посмотрел на меня с обычной искрой насмешки в бесстрашных светлых глазах, понял, что я не шучу, и сдался.

— Крепкие метаморфические кварциты, — сказал он, ударяя молотком по свежему излому скалы.

Мельчайшие осколки камня с силой брызнули вместе с искрами от резкого удара. Я поспешно прикрыл глаза рукой…

— Мы, собственно, только сейчас вступили в сквозную долину, — продолжал Громов, справившись с непокорным образцом, — видите, этот каньон, несомненно, эпигенетический участок!

— Правильно. — Я показал вперед в глубину ущелья: — Видите висячие долинки? Здесь, безусловно, очень молодые сбросы…

— Висячие долины я и раньше видел, у первого поворота, — усмехнулся Громов.

— Поехали, Иван Антонович, — крикнул мне Андросов, — все готово!

Гулким эхом разнесся по ущелью шум заведенных моторов. Большая птица взлетела откуда-то с края нависших круч и взвилась в высокое небо. Галька и песок сухого русла были плотно укатаны проходившими здесь машинами, и, несмотря на подъем, мы шли легко. Ущелье понизилось и сузилось, склоны вверху разошлись широко и полого. Стало светлее. Дорога петляла между выступами скал. Наконец мы выбрались со дна ущелья, и дорога повела нас по широким косогорам, покрытым низкой ровной травой альпийской зоны, сейчас уже пожелтевшей. Тормозя на опасных разворотах, машины теряли скорость и медленно лезли на подъем. Два обо из светлых камней возвестили вершину перевала.

Мы пересекли широкое русло, спадавшее на другую сторону хребта, вышли на крутой склон долины и очутились на широкой и ровной желтой плоскости, скатывавшейся далеко на юг. После тесных и темных ущелий здесь показалось необычайно светло и просторно. Залитая солнцем гладкая желтая равнина, чистое голубое небо, поодаль две полосы легких облаков… Несколько юрт стояло справа, а внизу вдали едва виднелись нерезкими белыми пятнами домики Баин-Далай («Богатый необозримый») сомона, до которого было еще не менее 25 километров, и только горный воздух Монголии мог позволить нам различить маленькие строения простым глазом. Я застегнул ватник — холодный ветерок остро чувствовался на разгоряченном от жары кабины теле. Мы перевалили Гурбан-Сайхан и сейчас находились в той самой таинственной стране, за стеной Трех Прекрасных.

На этом скате мы пообедали холодной бараниной и чаем, предусмотрительно запасенным Андросовым в чистой жестянке, и пошли на спуск.

Превосходная дорога, ровная и прямая, позволила набрать большую скорость. Машина, плавно покачиваясь, неслась вниз, а я предался размышлениям. Думать было над чем. В одном и том же хребте находились две различные формации гор. Северный склон Гурбан-Сайхана сразу же над высоким бэлем состоял из гряды очень молодой, пересеченной огромными сбросами с крутыми склонами и острыми зубчатыми вершинами. Висячие долины свидетельствовали, что это поднятие было геологически совсем недавним, и водные потоки, спадая с поднявшихся круч, еще не успели выработать нормальный спад своих русел, нормальную кривую эрозии, как говорят геологи. Более того, эти висячие долины говорили о том, что хребет продолжает расти и делаться все выше.

Южная сторона Гурбан-Сайхана была образована плоскими горами с округлыми сглаженными формами и пологими склонами. Эта гряда округлых, похожих на хангайские, гор была вплотную прижата к острой северной гряде, однако водораздел находился на южной гряде. Все речки, вернее временные потоки, спадали на север с южной гряды, прорезая высокую северную гряду глубокими ущельями. Значит, когда-то, несколько десятков тысяч лет назад, а может быть и еще меньше, здешние равнины пересекала гряда округлых, старых, как в южном Хангае («Сытый, обильный»), гор. Потом северная сторона этой гряды начала постепенно подниматься, а стекавшие с вершины старой гряды речки прорезывали новое поднятие насквозь своими долинами. Наконец новая горная цепь стала выше старой, а истоки речек по-прежнему остались на старой гряде, потому что новая уже оказалась пропиленной глубокими ущельями. Понятно, что и высшая перевальная точка находилась на старой гряде. Мы добрались до нее по дну сквозной долины.

Короткий осенний день кончался. Мы приблизились к сомону, но делать там нам было нечего, и мы решили заночевать в разрушенном монастыре Цаган-Дерисуни-хурал («Монастырь белого дериса»), где была устроена станция для проходящих автомобилей.

Андросов заметно устал после трудного пересечения перевала, и я сменил его за рулем, пока шла хорошая дорога. Она незаметно поднималась к зубчатым черным горам за широкой желто-серой равниной. Щебень стал мелким, редкие пучки сухого ковылька золотились пятнышками в низких лучах солнца. Машина шла прямо на запад. Пришлось поднять лобовое стекло, чтобы сколько-нибудь видеть дорогу.