Иван Ефремов - Собрание сочинений в 5 томах. Том 2. Дорога ветров

Солнце за миллионы веков тоже изменялось, пульсировало, то разогреваясь сильнее, то слегка ослабляя силу отдачи энергии в пространство. Характер излучения разумеется, не оставался постоянным. Иногда преобладали ультрафиолетовые и фиолетовые лучи, иногда становилось сильнее излучение красной части спектра. Это немедленно отражалось на освещении и нагреве земной поверхности, так как атмосфера наиболее сильно задерживала лучи фиолетовой стороны спектра. Проницаемость атмосферы тоже не была всегда одинаковой, так как в разные геологические эпохи она обладала разным составом. Около трехсот миллионов лет тому назад в атмосфере было больше углекислоты, чем в настоящее время. Периоды разогрева солнца повышали испарение воды, атмосфера насыщалась ее парами и начинала задерживать лучи тепловой, красной части спектра. Наступал период охлаждения, совпадавший с повышенной влажностью атмосферы, что приводило к накоплению гигантских масс льда в полярных областях, и наступали периоды оледенения, несколько раз повторявшиеся в истории Земли, вплоть до четвертичного, в конце которого мы живем.

В сумме всех земных и космических перемен условия для жизни на поверхности нашей планеты все время подвергались неповторимым переменам, и сама жизнь следовала им бесчисленной чередой разнообразных форм. Стоя перед странным горным зеркалом в центре Азиатского материка, я представил себе несколько картин прошлого Земли.

…Темные, почти пресные воды громадного океана, скрывшего на своем дне продукты разрушения необитаемых голых материков, плескались на месте Азии в протерозойскую эру. Тогда жизнь еще не выходила из моря на сушу — она ютилась в теплых и тихих заливах в своих простейших формах.

Плоскими и безжизненными оставались материки начала палеозойской эры, но в устьях рек уже зеленели первые пятна наземной растительности, а мхи и лишайники местами прикрывали первозданную голизну камня. Материки поднимались все выше в силурийский и девонский периоды, но здесь, в Азии, катились волны теплого неглубокого моря, переполненного водорослями и морскими животными. Гигантские пустыни дышали зноем на соседних материках, а в низменных прибрежных областях уже торчали громадными щетками первые безлистные леса. Море стало соленым. В чистой атмосфере солнце сияло, как в настоящее время в горах. Необозримые моря раскидывали свои сверкающие голубые дали. Еще более низкими стали материки в каменноугольную эпоху. Почти стерлась грань между мелким морем и низменной, заболоченной сушей. Исполинские пространства мрачных болот поросли густыми лесами. По всей земле началось накопление колоссальных запасов древесины, превращенной в уголь, и земная атмосфера потеряла значительную часть своей углекислоты.

Конец каменноугольной эпохи ознаменовался поднятием материков, совпавшим с разогреванием солнца, усиленное излучение которого насытило атмосферу водяными парами. Тысячелетия пасмурных дней привели к тому, что на поднимавшихся плоскими горбами участках земной коры стал накапливаться лед. Началось великое оледенение, центры которого, соответственно положению полюсов того времени, находились недалеко от современного нам экватора. К концу палеозойской эры — в пермском периоде — оледенение исчезло, хотя поднятие материков продолжалось. Снова в прозрачной атмосфере сверкало солнце, сжигавшее высокие плоскогорья материков, походивших по своему рельефу на современную Африку. В лагунах и отгороженных барьерными рифами каналах отступивших морей выпаривались чудовищные массы соли и магнезиальных осадков — доломитов. На севере современного Азиатского материка продолжали существовать огромные низменные пространства, поросшие заболоченными лесами. Здесь продолжали отлагаться угли.

Высокие материки с окаймлявшими их глубокими океанами оставались и в начале мезозойской эры — в триасовую эпоху, от которой для той области Азии, где в настоящий момент находился я не осталось геологических свидетельств. Здесь широко распространены отложения двух других периодов мезозойской эры — юрского и мелового, во время которых опять произошло опускание материков, частично затопленных мелководными морями. Жаркий и влажный климат способствовал развитию растительности на суше и богатству животной жизни в прогреваемых солнцем соленых морях или прибрежных болотах. Именно тогда появились гигантские ящеры — динозавры, за остатками которых мы пробирались сейчас в котловину Нэмэгэту… Эта мысль вернула меня к действительности. Нужно было ехать дальше, чтобы приискать удобное место для ночлега.

История хребта Хана-Хере стала ясной. Уцелевшие зеркала скольжения, еще не разрушенные выветриванием, свежая поверхность скал, не покрывшихся «загаром пустыни», прямая, как ножом срезанная стена хребта — все говорило об очень молодом поднятии, крупном сбросе, происшедшем в совсем недавнее время, вероятно, в раннеисторические времена — несколько тысячелетий тому назад… Южные ступени хребта — исполинские «Три Чиновника» в их черной броне поднялись раньше, разрезав и отгородив с юга равнину Нэмэгэту, когда-то простиравшуюся до самой границы Китая и еще дальше на юг…

Равнина, тянувшаяся вдоль стены, кончилась. Вплотную подступили крутые обрывы. Нужно было спускаться в сухое русло — единственный путь через хребет.

Полуторки пошли довольно легко, но трехоска тяжело огрузла в песке, заполнявшем русло, и двигалась медленно, оставляя за собой две глубокие борозды. Рев мотора гулко отражался от черных скал, низкими уступами теснившихся к бортам русла. Черные полосы углистых сланцев и пачек угля прорезали серые склоны сумеречной долины. Мотор перегрелся, в кабине стало жарко, душный запах горящего масла насытил воздух.

Андросов с трудом выворачивал руль, направляя машину то на середину русла, где кустики караганы росли гуще, то пытаясь найти дорогу потверже у самого края скал.

Так мы двигались вниз по руслу около часа, пока не погасли верхушки угрюмых зубцов Хана-Хере. В левом берегу русла наконец нашли широкую долину с твердой почвой, на метр возвышавшейся над песками сухого русла. Эта элементарная предосторожность была не лишней в Гоби, где внезапные ливни порождают в сухих руслах потоки, способные перевернуть тяжелую машину.

Едва лишь остановились моторы, как в безмолвии мертвой долины стал слышен шорох ветра по сухой и жесткой траве. Вместе с темнотой подступал знобящий холод. Повар разжег костер, и веселое пламя широко осветило высокие щетки белесого дериса. Проводник Цедендамба, взобравшись на холм, молча всматривался в зубцы гор, еще четкие на светлом небе. Вернувшись, он протянул мне человеческий череп. Я всмотрелся в костяные черты, не скрывавшие свой монгольский характер, перевернул и посмотрел на зубы. Не больше двадцати лет… Как погиб здесь этот неведомый — от болезни или от жажды в пути?