Павел Соболев - Миф моногамии, семьи и мужчины: как рождалось мужское господство

Различные профессиональные гильдии (цехи), зародившиеся ещё в Древней Месопотамии, существовавшие в Римской империи и через Средневековье дожившие вплоть до XIX века в некоторой степени также можно рассматривать как формы родства, ведь правила гильдий не только регламентировали профессиональную деятельность их членов, но и многие аспекты личной жизни. Гильдии осуществляли разные виды поддержки своих членов, включая организацию похорон мастеров, обеспечение их вдов и организацию свадеб их детей. Зачастую членство в гильдиях передавалось только по наследству, а внутренние правила порой определяли даже систему брачных отношений: цехи заботились о том, чтобы и дочери мастера, и его вдова выходили замуж за подмастерьев, чтобы его дело было продолжено (Зидер, 1993, с. 107). Помимо прочего, ученик мастера жил в его доме и в целом был фактически членом семьи (там же, с. 108). Семьи ремесленников были плотно вплетены в социальную ткань самого цеха.

В итоге существование в Средневековье института крёстных родителей, различных братств, ремесленных цехов, содружеств и вассалитета приводит некоторых исследователей к мысли, что в ту пору "особенно большая доля родственных связей основывалась не на рождении и браке" (Юссен, с. 97), им была уйма альтернатив. Некоторые исследователи отмечают, что даже такое "воображаемое сообщество", как нация, может быть полноценной заменой родственной группы или семьи (Эриксен, 2014, с. 137).

Часто западные исследователи, говоря о разнообразных типах объединения людей, основанных не на кровном родстве, предпочитают использовать термины "фиктивное родство", "искусственное родство", «квазиродство», "псевдородство", «метафорическое», но другие исследователи спрашивают, если и так, то такое родство "фиктивное для кого?" (Howell, 2009, p. 155).

Да, нам сейчас непросто смотреть на все эти формы объединения людей как на родство, но это очень на то похоже. Мы слишком свыклись с мыслью, что родство плотно связано с биологией, с кровью, но этот взгляд даже для Европы в действительности довольно недавний – история и лингвистика показывают, что и европейцы вплоть даже до середины XIX в. далеко не всегда считали то же отцовство фактом биологии (Бутинов, с. 151). Древнеримское «pater» (отец) изначально не имело биологического значения, оно описывало главу домохозяйства, это же справедливо и для более древних индоевропейских языков (см. ниже "Фигура Отца"). Только в Средневековье происходит смещение акцентов и увязывание «матери» и «отца» ещё и с фактом родительства, рождения.

"Во многих частях мира родство понимается гораздо шире, включая и тех, с кем нет никаких кровных связей, но которых считают родственниками. Это растяжение системы возможно потому, что люди выводят родство не только из генеалогии, но и из поведения. Таким образом тот, кто ведет себя как родственник, таковым и считается. Наоборот, некоторых не считают родственниками, хотя они родственны по крови. Потому что они ведут себя не так, как должны вести себя родственники" (цит. по Бутинов, с. 163).

Похоже, что для зарождения представлений о родстве достаточно лишь какой-то общей черты для нескольких человек, и всё – родство запущено. Где-то это общая земля и пища, где-то – общее место жительства и деятельность, где-то – кормление молоком одной матери, а где-то – кровь, гены. И, вероятно, концепция биологического родства (через кровь и гены) в Западном мире заняла доминирующую позицию по причине развития науки и биологических знаний. Если во многих других культурах основанием для родства могут выступать весьма условные вещи, то на Западе же удалось отыскать ту материю, которая существует объективно – гены, от которых никуда не деться.

Это представление сейчас довольно сильно, но при этом оно и довольно молодо. Интересно, но так сложилось, что феномен усыновления этнографы всегда предпочитали изучать на примере незападных обществ, а у себя же дома долго обходили его вниманием. Вероятно, это объясняется как раз тем, что усыновление выступает символическим противовесом кровному родству, концепция которого доминирует в нашей культуре, и тем самым как бы "бросает вызов доминированию биологического над социальным" (Крецер, 2016, с. 172).

Все описанные аспекты привели к признанию многими антропологами того, что исторически родство – не какой-то биологический факт, а способ осмысления социальных связей (Эриксен, 2014, с. 153). Это умозрительная система, "специфичная для каждой культуры и имеющая универсальное применение в том, что касается структурирования социальных связей любого рода" (Юссен, с. 85). Термины родства выступают своеобразной системой социальных координат в жизни человека, размечая линии взаимодействия с Другими и специфику этого взаимодействия (Ушакин, 2007, с. 278). Когда мы говорим «мать» или «отец», то уже подразумеваем определённую систему действий, которые они должны выполнять по отношению к своим детям, когда говорим «брат» или «сестра», происходит всё то же самое, но со своими нюансами, и т. д. "Если наш двоюродный брат, которого мы давно не видели, попал в беду, разве мы не чувствуем к нему определённые обязательства, просто потому, что он наш двоюродный брат?" (Fox, 1967).

Иначе говоря, термины родства – это карта, где расчерчена система прав и обязанностей между людьми (Артёмова, 2009, с. 307). И от культуры к культуре конкретное содержание этой карты варьирует, не являясь абсолютным, заданным от природы, биологически обусловленным. Родство – вещь социальная, культурно заданная. Родство – в наших головах.

Конечно, не каждому будет понятен такой подход к проблеме и многими даже отвергнут – уж больно сильны у масс представления о "зове крови". Лично мне же не составило трудностей прийти к пониманию условности родства ещё в юности, когда, с одной стороны, регулярные конфликты со старшим братом, а с другой, регулярные же требования мамы в чём-то ему помочь, непременно вызывали моё возмущение.

– Почему я должен ему помогать?! – выпаливал я.

– Потому что он твой брат! – наливалась багрянцем мама.

– И что это значит? «Брат» – это всего лишь слово!

– Это значит, что вы вышли из одного места, и в вас бежит одна кровь!

– И всё это должно придать мне мотивации?! – не мог я не прыснуть со смеху.

Да, ещё в юности я понял, что ничто не делает людей такими беспомощными, как расспросы об элементарных вещах, лежащих в основе их поведения и всей жизни в целом.

Приходя к такому расширенному пониманию родства (как системы координат социальных прав и обязанностей), исследователи невольно задумываются, что неплохо было бы теперь как-то переименовать это явление, которое мы так привыкли связывать исключительно с биологией (Юссен, с. 88). Учёные предлагают разные варианты. Например, термин «связанность» (relatedness) избавлен от намёков на биологию и потому способен охватить гораздо более широкий спектр связей между людьми, чем привычное нам «родство» (Эриксен, с. 159; Carsten, 2000, p. 4). Или акцент на личных чувствах позволяет смотреть на родство как на результат привязанности (Бутинов, с. 161), что позволяет заменить его именно этим термином. В обоих случаях ключевым выступает термин «связь» – на любом её основании.