Робин Уолл Киммерер - Голос земли. Легендарный бестселлер десятилетия о сокровенных знаниях индейских племен, научных исследованиях и мистической связи человека с природой

Люди стекаются к нашим холмам, чтобы насладиться огненной сюитой октября, но они зачастую пропускают возвышенную прелюдию сентябрьских полей. Как будто в дополнение к богатым краскам урожая – персиков, винограда, сладкой кукурузы, тыквы, – поля расцвечиваются полосами золотисто-желтого и пятнами темно-пурпурного. Шедевр!

Представьте себе фонтан, извергающий ярко-желтые гроздья ослепительного фейерверка из хризантем, – так вот это канадский золотарник. Каждый стебель почти метровой высоты – словно гейзер, бьющий струей маленьких сияющих звездочек, нежных и одновременно пышных в своей массе цветков. Там, где почва достаточно влажная, они растут бок о бок со своими идеальными партнерами – новоанглийскими астрами. Это вам не бледные местные многолетники со слабым оттенком лавандового или небесно-голубого цвета. На фоне царственного пурпура этих астр фиолетовый цвет потеряется. Бахрома пурпурных лепестков, напоминающих лепестки ромашек, обрамляет похожий на полуденное солнце диск – золотисто-оранжевый, чуть темнее, чем цвет окружающего золотарника. Каждое из этих растений само по себе совершенство, а когда они вместе, визуальный эффект ошеломляет. Пурпурный и золотой – геральдические цвета короля и королевы луга, королевский кортеж в дополняющих друг друга цветах. Я только хотела понять, почему так происходит.

Почему они держатся рядом, когда могли бы расти по отдельности? Почему именно эта пара? В полях так много розового, белого и голубого. Неужели это великолепное сочетание пурпурного с золотом – всего лишь случайное совпадение? Но еще Эйнштейн утверждал:«Бог не играет в кости со Вселенной». Так в чем же причина? Почему мир так прекрасен? Ведь все могло бы быть иначе: цветы могли бы выглядеть отталкивающе и при этом выполнять свою функцию. Но ведь это не так. Меня заинтересовал этот вопрос.

Однако мой преподаватель сказал: «Это не наука». То есть это не то, что изучает ботаника.

Я хотела знать, почему стебли одних растений легко гнутся при плетении корзин, а другие ломаются, почему самые крупные ягоды растут в тени и почему из них делают лекарства, какие растения съедобны и почему те маленькие розовые орхидеи растут только под соснами.

«Это не наука», – заявил он. И ему, умудренному опытом профессору ботаники, работающему в лаборатории, конечно, виднее. «А если вы хотите изучать красоту, то вам дорога в художественное училище». Он напомнил мне о моих колебаниях в выборе колледжа, когда я никак не могла решить, кем стать – ботаником или поэтом. И поскольку мне объяснили, что я не могу делать одновременно и то и другое, я выбрала растения. Он сказал мне, что наука – это не про красоту и не про то, что связывает растения и людей.

Мне нечего было ему возразить, я допустила ошибку. Я не возмутилась, а лишь немного смутилась. Аргументов у меня не было. Он закончил заполнять мою анкету и отправил сделать фото. Больше я об этом не думала. И только позже я поняла, что со мной повторяется история моего деда, его первого дня в школе, когда ему приказали оставить в прошлом родной язык, культуру, семью. Профессор заставил меня сомневаться в том, что касалось моих знаний и моей культуры, утверждая, что его образ мышления единственно правильный . Вот только меня, в отличие от деда, не стригли.

Расставшись с детством, проведенным в лесу, и попав в университет, я, сама того не сознавая, поменяла мировоззрение, перейдя от постижения естественной истории опытным путем, когда я воспринимала растения как своих учителей и товарищей, с которыми была связаны взаимными обязательствами, к научным методам. Вопросы, которыми задавались ученые, были не «Кто ты такой?», а «Что это такое?». Никто не спрашивал у растений: «Что вы можете нам рассказать?» Основной вопрос был: «Как это работает?» Ботаника, которой меня учили, была редукционистской, механистичной и сугубо объективной. Растения сводились к объектам, переставая быть субъектами. Людям с таким мировоззрением, как у меня, было трудно привыкнуть к подобному научному подходу и методам преподавания. Единственным способом примириться с этим было убедить себя в том, что все те вещи, в которые я всегда верила относительно растений, на самом деле далеки от науки.

Первый курс по прикладной ботанике стал катастрофой. Я едва смогла дотянуть до оценки «С», мне не хватало усердия для запоминания уровня концентрации необходимых для растений питательных веществ. Были моменты, когда я хотела все бросить. Но чем больше я узнавала, тем сильнее меня увлекала сложная структура листа и алхимия фотосинтеза. О взаимодействии астр и золотарника никто не говорил, но я выучила наизусть латинские названия растений, словно это была поэзия, с легкостью заменяя название «золотарник» латинским термином Solidago canadensis. Я была просто зачарована экологией, эволюцией, систематикой, физиологией, почвоведением и грибами. Меня окружали мои добрые учителя – растения. И мне повезло встретить хороших преподавателей, душевных и доброжелательных профессоров, занимающихся наукой по велению сердца, независимо от того, признавались они в этом или нет. Они тоже были моими учителями. А еще я всегда слышала какой-то внутренний зов, заставляющий меня обернуться. И когда я оборачивалась, я не могла понять, что стояло позади меня.

Мне всегда хотелось увидеть взаимосвязи в природе, отыскать те нити, которые объединяют мир, – сплачивать, а не разделять. Но наука строго разделяет наблюдателя и наблюдаемого, и наоборот. Каким образом два растущих рядом красивых цветка нарушают объективность научной классификации?

Я почти не подвергала сомнению главенство научной мысли. С помощью научных методов я наловчилась разделять ощущения и действительность, дробить сложное на мельчайшие компоненты, серьезно относиться к цепочке фактов и логических построений, а также отделять одно от другого, наслаждаясь точностью. Чем больше я этим занималась, тем лучше у меня получалось. По итогам защиты моей дипломной работы для дальнейшего обучения меня включили в одну из лучших в мире программ в области ботаники. Не сомневаюсь, что на данное решение повлияло рекомендательное письмо моего наставника, в котором говорилось: «Для индейской девочки она добилась замечательных результатов».

Затем последовало получение степени магистра, доктора философии и должности преподавателя. Я благодарна за те знания, которыми со мной поделились, и для меня большая честь владеть действенными инструментами науки как способом познания и взаимодействия с миром. Наука познакомила меня с другими сообществами растений, далекими от астр и золотарника. Помню то чувство, которое испытывала, начав работать на факультете: словно я наконец поняла растения. Я преподавала основы ботаники, используя тот же подход, с которым учили меня.