Юджин Линден - Обезьяны, человек и язык

Кроме того, Лоренц пишет, что «ограничения, сознательно накладываемые бихевиористами на постановку экспериментов, полностью исключают из рассмотрения любые структурные или причинно-следственные связи между событиями… Пренебрежение эволюционным подходом делает невозможным рассмотрение адаптаций… Иными словами, программа бихевиористов исключает из исследований практически все вопросы, стоящие перед биологией, хочется даже сказать – все проблемы, действительно представляющие для нас интерес». А исключая из рассмотрения вопросы об адаптациях, бихевиористы лишают себя критерия, с помощью которого можно отличить полезное от вредного. Причина, по которой бихевиористы при постановке своих экспериментов стремятся исключить из рассмотрения все, что делает человека человеком, а кошку кошкой, лежит в их страстном желании игнорировать индивидуальность и оправдать управление народными массами и «инженерию» вроде той, что описана в романе-антиутопии Олдоса Хаксли «Прекрасный новый мир». Лоренц пишет: «Как недавно подчеркнул Д.С. Лерман, „в бихевиористской психологии из природы изымается не только объект эксперимента, но и сам экспериментатор перестает быть полноценным человеком“. Эпистемологическая лоботомия [24], посредством которой интеллигентный человек лишает себя дарованных ему природой нормальных возможностей познания, в сущности является бесчеловечным актом».

Бихевиоризм, по мнению Конрада Лоренца и многих других ученых, – это ночной кошмар, родившийся в душном мирке лабораторий. Но, хотя бихевиоризм и этология противостоят друг другу, они все же нуждаются друг в друге. Этологи наблюдают, как ведут себя животные в естественных условиях, но практически не могут проконтролировать результаты своих наблюдений, доказать их справедливость. С другой стороны, этологи могут вывести бихевиористов из лабораторий и познакомить их с взаимосвязями между организмом и условиями его жизни. Хотя антагонизм между этими науками делает их единение в высшей степени удивительным, оно тем не менее произошло. Фундаментом для него явилось представление об эволюции. «Именно эта идея доминирует в Обществе по изучению поведения животных, – говорит генетик Джерри Хирш, – идея о том, что организм и окружающая его среда эволюционируют совместно».

Бихевиористы распрощались с представлением о том, что индивидуальное поведение однозначно определяется условиями жизни животного, и приблизились к концепции этологов, тогда как этологи, в том числе и Конрад Лоренц, с помощью бихевиористов поняли, каким образом животное можно «обучить» инстинкту.

Общество по изучению поведения животных внесло свой вклад в дело сближения бихевиоризма и этологии и в активизацию обмена информацией между этими дисциплинами. Если несколько лет назад, спросив психолога, что изучает биология, вы могли в ответ услышать: «Нервную систему», то теперь в результате контактов с этологами бихевиористы начинают понимать, как ведут себя животные в естественных условиях.

В свою очередь бихевиористы принесли в этологию строгий контроль за переменными. Разработанные в психологии методики находят полезные применения при изучении поведения животных, в частности, в такой неожиданной области, как охрана животных. По методике, разработанной Скиннером, была предпринята попытка выработать у койотов условный рефлекс, который не позволял бы им нападать на овец; это должно было умиротворить фермеров, которые, сильно преувеличивая вред, наносимый койотами, опустошали прерии, используя всевозможные капканы и отравленные приманки. С другой стороны, отологические методы находят практическое применение и при решении проблем, стоящих перед людьми. Так, при исследовании детей с задержанным развитием ученые использовали метод, который очень распространен в этологии и может быть кратко охарактеризован словами: «Не спрашивай, а только смотри». Было обнаружено, что дети с задержанным развитием размещаются в комнате не так, как это делают обычные дети. Почему они так поступают, еще не вполне ясно, но важно уже то, что удалось обнаружить нечто, остававшееся незамеченным на протяжении десятилетних исследований, когда не пользовались этологическими методами. Роджер Футс, используя метод, которым он обучал шимпанзе языку знаков, смог установить контакт и общаться с некоторыми детьми, страдающими аутизмом. «Непонятно, – говорит Хирш, – почему специалисты в области сравнительной психологии не сделали этого давным-давно. Необходимая техника была в их распоряжении».

И все же наиболее впечатляющим результатом сближения этологии и бихевиоризма были достижения в общении с шимпанзе. Именно знакомству с этологией обязаны Гарднеры тем, что поняли, сколь трудно шимпанзе пользоваться голосом, и применили для общения с обезьянами язык жестов, тем более, что праворукость одинаково свойственна и человеку, и шимпанзе. Что же касается техники экспериментов по обучению шимпанзе языку, то она была заимствована у бихевиористов.

Гарднеры действовали в рамках С–Р-парадигмы и принимали утверждение бихевиористов, согласно которому язык – это поведение (если животное делает нечто, что можно назвать употреблением языка, значит оно языком владеет). Но результаты, достигнутые Гарднерами и Футсом, более убедительны, чем те, к которым пришел Дэвид Примак, обучая Сару, поскольку использование языка Уошо и Люси, по-видимому, не сводится к простому условному рефлексу, а представляет собой что-то вроде гештальт-озарения. Уошо то и дело по собственному почину демонстрировала новое поведение, и эта самостоятельность доставляла удовольствие Гарднерам, явно указывая на их отход от чисто бихевиористской традиции к понятиям гештальт-психологии. Аналогичным образом Люси внезапно открыла для себя разницу между выражением «Роджер щекотать Люси» и «Люси щекотать Роджер», проявляя, по-видимому, «Ага!»-эффект – основу концепции восприятия в гештальт-психологии. С другой стороны, Сара одинаково редко ошибалась, решая задачи самой разной сложности. Роджер Браун считает это свидетельством того, что Сара не испытывала трудностей, предшествующих озарению, и я присоединяюсь к его мнению. Если вдуматься в происходящее, наиболее убедительной особенностью достижений Уошо и Люси является фактически как раз то, что их поведение совершенно неприемлемо с точки зрения парадигмы бихевиоризма. Эти шимпанзе, по-видимому, используют амслен параллельно с формированием некоего претерпевающего развитие мысленного образа, смещенного во времени относительно акта коммуникации, а не просто выполняют сложную, но заранее запрограммированную последовательность жестов. От позиций ортодоксального бихевиориста отходит и Примак, хотя и в меньшей степени. Объясняя, почему он предпринял попытку обучить языку шимпанзе, он не исключает, что языку можно научить не только шимпанзе, но и более отдаленных сородичей человека. Но результаты будут более однозначными, если избрать в качестве подопытного животного шимпанзе, «явная сообразительность» которых указывает на то, что их система восприятия близка к той, посредством которой человек классифицирует сведения, поступающие от органов чувств. Таким образом, Примак допускает, что общебиологические особенности животного ограничивают тот спектр поведенческих актов, которому можно его научить (ученый даже не пытался научить шимпанзе устной речи). Однако исследователь остается в рамках традиционного для бихевиоризма стиля мышления, сравнивая обучение языку с обучением голубя клевать определенную кнопку. По его мнению, языковые способности шимпанзе могут быть ограничены лишь «недостаточной изощренностью программы обучения», тогда как между осмысленной реакцией и реакцией без понимания смысла нет принципиальной разницы. При соответствующей программе обучения, утверждает Примак, языку можно научить любое животное.