Айвен Сандерсон - Сокровища животного мира

В Мамфе и жаб, и змей полным-полно. Как-то ночью мы поймали возле самого дома девять гадюк, и я до сих пор не могу понять, как мы ухитрились ни на одну не наступить — ведь камуфляж у них просто поразительный. Я наткнулся на одну из них среди бела дня у входа на веранду. Она попыталась было удрать, но я заметил ее нору и накрыл небольшим сачком. Тогда змея разъярилась и сделала выпад в мою сторону. Я был начеку и отскочил в сторону. Змеи по природе придурковаты и вовсе не так молниеносно атакуют, как принято думать; стоит только не терять самообладание, и ни одна из них, кроме королевской кобры, не сможет одержать над вами верх, конечно, если не застанет врасплох. Гадюка страшно суетилась, шипела и бросалась во все стороны. Под конец она решила открыть своего рода встречный огонь и отрыгнула одну целую жабу и одну полупереваренную. Затем она настолько обессилела, что я подцепил ее сачком, вбежал в дом и утопил в бутыли со спиртом.

Эту историю я рассказал некоему джентльмену, проез­дом посетившему Мамфе, что и привело к ее курьезному продолжению. Джентльмен считал подобную смерть завид­ной участью — по вполне очевидным причинам. В тот вечер все белые обитатели Мамфе собрались у одного немецкого коммерсанта. Всего было десять человек, считая нас и двух приезжих миссионеров. После обеда, когда слуга принес спиртные напитки, наш герой шутки ради снова помянул змеиную смерть. Сидел он спиной к открытому окну, за которым был крутой обрыв. А я сидел напротив него.

Откуда ни возьмись прямо передо мной возникла узкая черная головка — как раз между довольно толстой щекой джентльмена и его воротничком. Она зловеще раскачива­лась из стороны в сторону, а глазки-бисеринки так и посверкивали, отражая свет лампы. Припомнив, что со мной было возле старого пня, я наклонился вперед и совершенно спокойно сообщил: «У вас за шиворотом змея». Подобной прыти от этого человека никто не ожидал — змея, которая каким-то образом зацепилась за оконную раму, слетела на пол, словно ее ветром сдуло. Змея оказалась совершенно безобидной, но славный джентльмен больше ни разу — даже в шутку — не поминал о том, как приятно умереть, захлебнув­шись в спирте.

По-видимому, всем людям случается рано или поздно столкнуться в жизни с чем-то таким, что им кажется не просто странным, а почти невероятным. Для тех, кто с этими явлениями уже сталкивался, они чаще всего становятся обыденными и привычными.

Для меня самые сильные переживания связаны с сухопут­ным крабом. Я не в силах даже самому себе объяснить, что со мной творится, когда я вижу это существо. С детства мне было известно, что на земле водятся сухопутные крабы, и все же, — может быть, потому, что я родился и прожил много лет в стране, где крабы попадаются только на берегу моря или на обеденном столе, — от одного взгляда на этих страш­новатых суетливых уродцев с их выпученными глазами на стебельках, шныряющих туда-сюда под кустами мимозы, с шуршанием ныряющих в норы в моей кухне или взбирающих­ся на пальмы, меня мороз подирает по коже.

В Камеруне крабы кишмя кишат повсюду, от топких морских побережий до вершин высочайших гор. В реках и ручьях их полно. Они копают норки среди корней засохших трав на вырубках, карабкаются на деревья и копошатся в земле в любом, сухом или влажном, лесу. Они бывают мелкие, круглые и розовые, а бывают громадные, мокрые, красно-лилового цвета. Есть еще коричневые с прозеленью, с плоским панцирем. Они пялят на вас глаза повсюду, куда бы вы ни пошли.

На расчищенном участке станции Мамфе они размножа­лись массами в чаще сорняков, которые так и прут из земли, стоит только позабыть срезать траву. Они забираются — задним ходом — в норки под домами; каждый сток и канава забиты копошащейся массой крабов, которые бросаются врассыпную, как только вы заглянете в их убежище. Их заслуженно иногда называют «паразитами», но, как и прочие «мирские захребетники», для человека они полезнее, чем безобидные, красивые звери.

Как-то поздно вечером я возвращался из ближнего леса, и яркий луч моего мощного фонаря выхватил из тьмы довольно жуткую и тошнотворную сцену на краю поросшей травой вырубки. В одну из ловушек, расставленных где попало нашим охотником-африканцем, попалась гамбийская хомяковая крыса (Cricetomys) размерами побольше кроли­ка — эти крысы часто поднимали несусветную возню в кустах по ночам. Крыса, должно быть, попалась на закате, всего час назад. Когда я внезапно наткнулся на нее, вокруг нее волнами ходил сплошной ковер копошащихся, лупоглазых, похожих на призраки существ. Мне никак не избавиться от слова «копошащиеся» — ни одно слово так точно не подхо­дит для описания вороватой, нервной и беспорядочной суеты крабов. Я никогда не видел ничего столь похожего на самый кошмарный и дикий вымысел, и меня до сих пор при одном воспоминании пробирает дрожь.

Я не мог заставить себя подойти ближе к полю битвы и бросил туда большой ком земли. Попав в середину скопища, ком раздавил нескольких мелких крабов и, подскочив, укатился в траву. Крабы разбежались и расселись широким кругом, злобно сверкая глазами и угрожающе растопырив клешни; многочисленные придатки возле ротового отверстия неприятно шевелились и подрагивали, как будто крабы облизывались. Затем они стали исподволь стягиваться к центру мелкими перебежками, враскачку, пока труп крысы снова не превратился в сплошную клубящуюся массу блестя­щих панцирей и копошащихся лап. Для начала они разорвали и сожрали своих раздавленных насмерть или раненых сопле­менников, а потом уже всерьез занялись главным блюдом — крысой.

Эти крабы — главные уборщики отбросов в здешней ме­стности. Тем же промышляют крысы, землеройки и муравьи. Примерно половина животного населения принимает в этом участие. Крабы как будто любят закусывать свежим мясом; муравьи приступают к трапезе еще до того, как жертву можно назвать мясом, — когда она еще жива. Землеройки предпочитают тухлятинку.

Как и у любого животного, кроме слона, у краба есть свои враги, точнее, множество врагов. Позже, когда я поведу вас в молчаливые леса, на открытые ветрам вершины гор и в поросшие камышом низины вдоль берегов больших рек, вы познакомитесь с некоторыми из них. На расчистке возле станции Мамфе крабы по большей части становились добы­чей двух видов животных.

Одно из них, странное маленькое создание, называется «кузиманзе», а зоологам известно под «именем и фамилией» Crossarchus obscurus[5], причем его «имя» (видовое название) выбрано вполне удачно: внешность у него действительно невзрачная, а поведение — скрытное. Это мангуст, который принадлежит к большому отряду хищников, или плотоядных животных, включающему и таких широко известных зверей, как львы, кошки, собаки, волки, медведи, лисы, скунсы, ласки и еноты. Кузиманзе описать очень трудно — разве что мордочка его вытянута в длинное рыльце, а так вид самый что ни на есть заурядный. У него четыре крепкие лапки, суживающийся к концу хвост, маленькие ушки, и одет он в грубую шерсть неопределенного оттенка. На острой мордоч­ке — выражение живого любопытства. Главное его занятие — ловить как можно больше крабов и уплетать их с невероят­ной скоростью, под хруст панцирей и собственное похрюки­ванье. Мы часто следили за этими резвыми малышами, которые носились по травяным полянам между домами в ясные лунные ночи. Они смахивают на кроликов и размера­ми, и общим обликом. Одного такого зверька, принесенного нам местным охотником, мы некоторое время держали в неволе. Он всю ночь напролет трудился, пытаясь проскрести дно своей деревянной клетки.