Мейтленд Иди - Недостающее звено

Эти особые свойства древнейших из прямых предков человека, так называемого "недостающего звена", воссоздаются здесь по данным раскопок, а также по наблюдениям за поведением ныне живущих приматов, наших родственников. Мы видим, как складывается свойственная только человеку форма приспособления к окружающей среде обитания, как происходит становление человека. Становление это может рассматриваться как процесс, в ходе которого некое исключительное животное стало осознавать себя и свое место в природе. И эта книга — еще один шаг на эволюционном пути к самопознанию.

Бернард Кэмпбелл

Почти человек, но все еще обезьяноподобный австралопитек выглядывает из чащи африканского леса точно так же, как два миллион лет назад

Мне не стыдно числить среди своих предков обезьяну, но я стыжусь родства с человеком, который использует свои великие дарования для того, чтобы затемнять истину.

Томас Г. Гексли (1825–1895) — в защиту теории Дарвина от нападок англиканского епископа С. Уилберфорса

Пусть это — научная книга, полная зубодробительных специальных терминов, тем не менее она обладает большим сходством с детективным романом. В ее основу положена тайна, которую надо раскрыть, и каждая глава все ближе подводит читателя к разгадке. Подобно лучшим образцам жанра, и наш детектив начинается с тела, с человеческого тела — вашего, моего или чьего-нибудь еще. Самое поразительное в человеческом теле то, что других таких не существует. Нигде в природе. Ведь в нем заключено все, благодаря чему можно мыслить, говорить, постоянно ходить на двух ногах, изготовлять руками различные предметы, использовать преимущества объемного цветового зрения. И лишь одно оно обязано своим существованием не столько физической приспособленности к среде обитания, сколько достижениям материальной культуры. Как человек стал таким? Вот в чем тайна. Откуда взялось это необычайное тело?

"Кто я?" Нет мыслящего, человека, который хоть раз не задал бы себе этот вопрос. Самый глубокий и самый интересный из всех возможных. Ну, а ответ зависит от того, к кому этот вопрос будет обращен. У меня, например, есть фамилия, которая дает незнакомым людям определенное представление обо мне — если они пожелают ее узнать. Однако почтальону нужнее знать мой адрес, чем фамилию. В банке я известен по номеру моего счета, а у себя на работе — по номеру страховой карты.

Каждый из этих номеров что-то сообщает обо мне, но очень мало. Из них следует, что у меня есть счет в банке и что я где-то работаю; нужны же они для того, чтобы меня можно было локализовать, отыскать среди миллионов других перенумерованных людей и вручить мне или взыскать с меня какие-то деньги или доставить предназначенную мне почту. Но где же тут я, я сам? Кое-что можно извлечь из моего паспорта, который сообщает, что я мужчина, что рост мой равен ста восьмидесяти двум сантиметрам и что глаза у меня карие.

Сто восемьдесят два сантиметра. Рост высокий, но не исключительный. Я примерно на 10 сантиметров выше среднего американца мужского пола, чей рост в свою очередь несколько больше среднего человеческого роста. Почему я вымахал таким, хотя мои родители были невысокими, а обе бабушки и дед по матери — просто низкими? Может быть, я пошел в моего второго деда, отца моего отца? Не знаю. Он бросил свою жену, не прожив с ней и нескольких лет, долго скитался по свету и покончил с собой, когда моему отцу еще не исполнилось двадцати. В нашей семье избегали упоминать о нем.

У родителей моей матери и у матери отца глаза были голубые. Так, быть может, мои карие достались мне в наследство от самоубийцы, про которого я почти ничего не знаю? А что еще я от него унаследовал? Эта мысль не раз приходила мне в голову. Не то ли ощущение беспомощности и безнадежности, которое вдруг охватывает меня, когда дела идут особенно плохо?

Не знаю. И могу с уверенностью сказать только, что я — порождение этих людей, новая комбинация различных черт, унаследованных от них всех, оформленная средой, в которой я живу, причем среда эта в чем-то создана мной самим, в чем-то ими, и их родителями, и родителями их родителей. Когда я спрашиваю себя, кто я, мне приходится оглядываться назад, на отца и мать, которых я знал близко, на восьмерых прадедов и прабабок, известных мне разве что по имени, на шестнадцать прапрадедов и прапрабабок, вовсе мне не известных.

Мои мысли уносятся все дальше и дальше в прошлое. Тысячу лет назад мои жившие тогда неисчислимые предки составляли заметный процент населения Земли. Если бы даже самые отдаленные родственники не вступали в брак между собой, этих предков у меня набралось бы около миллиарда. Миллиард предков, живших в одни и те же годы!

Но ведь тысячу лет назад все население Земли исчислялось примерно 280 миллионами. Дело в том, что люди, состоявшие во второй, третьей или четвертой степени родства, постоянно вступали в браки, нередко даже не подозревая о своих родственных отношениях. А потому, вводя соответствующую поправку, я позволю себе разделить число моих гипотетических предков не на два, не на десять, а сразу на тысячу. И все-таки останется миллион современников Вильгельма Завоевателя, самых разных, но объединяемых тем фактом, что все они были моими предками.

В моем роду были преимущественно англичане, шотландцы и голландцы. Но что это, в сущности, значит? Абсолютно ничего, хотя бы потому, что тысячу лет назад многих из них еще называли саксами и пиктами. Поскольку в то время 90 % населения Западной Европы составляли крестьяне, логично предположить, что почти все мои предки также были крестьянами, не умевшими ни читать, ни писать, глубоко невежественными и суеверными, привычно и бессознательно жестокими, замученными непосильным трудом и болезнями — к двадцати пяти годам многие из них уже лишались зубов, а в тридцать пять умирали. Я не ощущаю никакой близости с ними, но ведь я — это они. Я несу в своем теле их гены: моя внешность, мое телосложение, мои желания, мое предрасположение к некоторым болезням, моя манера мыслить — во всем этом есть что-то от каждого из них.

Углубимся в прошлое еще на тысячу лет. Среди моих пращуров я почти наверное нашел бы немало древних римлян и греков, а также ближневосточных семитов и восточных тюрков, египтян и черных африканцев. Однако подавляющее большинство предков тех средневековых крестьян, к которым восходит мой род, составляли члены племен, обитавших в дремучих лесах и по берегам рек тогдашней Европы и занимавшихся примитивным земледелием. Цивилизация той эпохи их почти не затронула. По современным меркам они были дикарями. Возможно, некоторые из них ни разу в жизни не прикасались к металлу. И все-таки это — мои предки.