Вилейанур Рамачандран - Мозг рассказывает. Что делает нас людьми

Лингвистов можно простить и даже похвалить за их осторожность в вопросах эволюции. Когда так много работающих частей пересекаются так согласованно, сложно выяснить или хотя бы представить, как язык мог эволюционировать в случайном по большому счёту процессе естественного отбора (под естественным отбором я имею в виду прогрессивное накопление случайных отклонений, которые повышают способность организма передавать свои гены следующему поколению). Несложно представить себе, как отдельная черта, например длинная шея жирафа, может стать результатом такого относительно простого процесса адаптации. Предки жирафа, у которых из-за мутировавших генов развились более длинные шеи, получили больше доступа к листьям деревьев и в итоге жили дольше и имели больше потомства. Таким образом, полезные гены увеличивались от поколения к поколению. В результате длина шеи увеличивалась.

Но как могут многочисленные черты, каждая из которых сама по себе без других была бы бесполезной, эволюционировать вместе? Многие сложные системы в биологии служили для тех, кто претендует на разоблачение эволюционной теории, аргументом в пользу так называемого разумного замысла идеи о том, что жизнь настолько сложна, что могла появиться только с помощью Божественного вмешательства, руки Божией. Например, как мог глаз позвоночных эволюционировать через естественный отбор? Линза и сетчатка обоюдно необходимы, так что одна была бы бесполезна без другой. А у механизма естественного отбора по определению нет предвидения, поэтому он не мог создать сначала одну, а потом другую.

Однако, как заметил Ричард Докинз, есть много существ с глазами на всех стадиях сложности. Оказывается, есть логическая эволюционная последовательность, которая ведёт от простейшего светочувствительного механизма пучка светочувствительных клеток на внешнем слое кожи к совершённому оптическому органу, которым мы пользуемся.

Язык тоже сложен, но где взять возможные промежуточные ступени? Как отметили французские лингвисты, мы не располагаем для исследования ни ископаемыми языками, ни получеловеческими существами. Однако это не останавливает учёных: мы продолжаем размышлять о том, как мог произойти переход. В общих чертах, существует четыре основные гипотезы. Некоторая путаница между этими гипотезами связана с тем, что «язык» понимают то в узком смысле синтаксиса, то в более широком смысле, который включает семантику. Я буду использовать этот термин в более широком смысле.

Первая гипотеза была предложена современником Дарвина Альфредом Расселом Уоллесом, который независимо открыл принцип естественного отбора (хотя редко получает заслуженное признание, возможно, потому, что он из Уэльса). Уоллес утверждал, что, хотя естественный отбор и поработал над превращением плавников в ноги, а чешуи в волосы, язык слишком сложный механизм, чтобы возникнуть тем же способом. Его решение проблемы было простым: язык вложен в наш мозг Богом. Может, так, а может, и нет. Как учёные мы не можем проверить эту гипотезу, так что идём дальше.

Существует вторая гипотеза, предложенная отцом-основателем современной лингвистики Ноамом Хомским. Как и Уоллес, он был поражён утончённой сложностью языка и тоже не мог считать естественный отбор причиной появления языка.

Его теория происхождения языка основана на принципе эмерджентности: целое есть больше, чем просто сумма составляющих его частей. Хороший пример можно привести из области изготовления соли съедобного белого кристалла путём соединения зеленого ядовитого газа хлора со сверкающим светлым металлом натрием. Ни один из этих элементов ничем не напоминает соль, и все-таки они соединяются в соль. А если такое сложное и непредсказуемое новое качество может возникнуть из взаимодействия двух элементарных веществ, то кто может предсказать, какие новые неожиданные свойства могут возникнуть, когда упаковываешь 100 биллионов нервных клеток в маленькое пространство черепно-мозговой полости человека? Может быть, язык одно из таких свойств?

Гипотеза Хомского не так глупа, как думают некоторые из моих коллег. Но даже если она верна, о ней можно сказать очень немного при нынешнем состоянии науки о мозге. У нас просто нет способа её проверить. И хотя Хомский не говорит о Боге, его гипотеза опасно приближается к гипотезе Уоллеса. Не знаю, прав он или нет, но мне не нравится его гипотеза тем, что нельзя далеко уйти в науке, если говорить, что произошло нечто чудесное. Мне интересно найти более убедительное объяснение, которое основано на общеизвестных принципах органической эволюции и функционирования мозга.

Третья гипотеза, предложенная одним из самых выдающихся сторонников эволюционной теории в нашей стране, Стивеном Джеем Гулдом, утверждает обратное тому, о чем говорят лингвисты: язык не является специальным механизмом, основанным на мозговых модулях, и эволюционировал он не ради коммуникации, хотя сейчас она и является его наиболее очевидной функцией. Наоборот, язык представляет собой частную реализацию более общего механизма, который развился ранее для других причин, а именно мышления. Согласно теории Гулда, язык произошёл из системы, которая дала нашим предкам более сложный способ мысленно представлять мир и, как мы увидим в главе 9, способ представлять самих себя внутри этого представления. Позднее эта система переориентировалась или разрослась в средство коммуникации. С этой точки зрения мышление было экзаптацией механизмом, который изначально развился для одной цели, а затем дал возможность развиться чему-то совершенно другому (в данном случае языку).

Нужно учитывать, что экзаптация сама по себе появилась в результате обычного естественного отбора. Неспособность понять это привела к большой путанице и смертельной вражде. Принцип экзаптации не является альтернативой естественного отбора, как думают критики Гулда. Он только дополняет и расширяет его задачи и область применения. К примеру, перья изначально развились из чешуи рептилий как адаптация с целью обеспечить изоляцию (как шерсть у млекопитающих), но затем экзаптировались для полёта. Рептилии развили трехкостную многосуставную нижнюю челюсть, чтобы заглатывать большую добычу, но две из трёх костей стали экзаптацией для улучшения слуха. Положение этих костей сделало возможной эволюцию двух маленьких усиливающих слух костей внутри вашего среднего уха. Ни один инженер не мог и мечтать о таком изящном решении проблемы, которое иллюстрирует случайную природу эволюции. (Как сказал однажды Фрэнсис Крик: «Бог дилетант, а не инженер».) Я вернусь к идее насчёт челюстных костей, которые превращаются в ушные кости, в конце этой главы.