Александр Невзоров - Происхождение личности и интеллекта человека

Как я уже говорил, организм, мозг которого не способен сохранять классифицированные (в той или иной степени) впечатления (знания) и сопоставлять их с увиденным в настоящую минуту, будет ежеминутно обречен начинать познание мира заново, следовательно, не может быть и речи ни о каком адекватном поведении.

(Exempli causa, процесс изучения свойств, примет, запаха, вкуса и значения даже обычного куска скалы (не говоря о более сложных предметах, ситуациях, явлениях или формах жизни), теоретически, будет бесконечным и единственным занятием.)

Еще одним (косвенным) подтверждением моих выводов о работе механизмов мгновенного «опознания образов» могут служить многочисленные наблюдения за различным лабораторным и клиническим материалом, страдающим одной из самых тяжелых форм расстройства работы головного мозга, вероятно, вызванной неспособностью корковых центров «адресоваться» к гиппокампу.

Одним из первых эту патологию описал Н. Мипк в своем труде «Uber die Funktionen der GroBhirnrinde» (1881), причем он сформулировал ее всего в четырех словах: «Видит, но не узнает». Впрочем, еще раньше Мунка Жан-Мартен Шарко (1847) объяснял это расстройство «утерей памяти на зрительные образы», а X. Джексон в 1876 г. фиксировал «нарушение зрительного восприятия (imperceptions), при котором больной не в состоянии узнавать предметы, которые он видит».

Эта дисфункция, в силу ее драматических последствий и полной необъяснимости, долгое время казалась многовариантной, порожденной самыми невероятными процессами, и соответственно, имела множество имен и обозначений: «онероидное состояние сознания», «объектная агнозия», «симультанная агнозия Вольперта», «делириозное помрачение сознания», «оптико-пространственная агнозия», «зрительная асимболия», «апперцептивная агнозия Ли- сауэра» et cetera. Различные трактовки ее происхождения предлагались Клейстом (1934), Ланге (1936), М. Кроль (1933), Балинтом (1909), Холмсом (1919), Вольпертом (1924), Ажуриагеррой и Экаэном (1960), Б. Биренбаумом (1948), Лурией (1959), Гельбом и Гольдштейном (1920) et cetera.

Здесь я перечислил лишь исследователей, которые (в указанные мною годы) занимались строго оптическими агнозиями. Основной причиной невозможности оптического узнавания предметов и образов считалась очаговая дефектация различных областей затылочно-теменной коры, но уже в шестидесятые годы XX века О. Успенской в двух трудах «Неврологическая клиника и диагностика опухолей боковых желудочков» (1951) и «Клиника опухолей III желудочка» (1959) были суммированы 156 наблюдений, которые, в известной степени, свидетельствовали о возможности возникновения различных агнозий вследствие патологий ventriculus lateralis или III желудочка. Сам по себе этот факт ничего не объяснил, но частично дезавуировал как «затылочно-теменную», так и другие «очаговые» теории.

Фонтанирование гипотезами (самыми невероятными) прекратилось лишь в последней четверти XX столетия; трактовки происхождения агнозий стали предельно скупыми и осторожными. Такие академисты, как Б. Зейгарник и Б. Биренбаум ограничились лишь описанием агнозических симптомов и публикацией протоколов исследований.

Процитирую, для примера, лишь малую часть описанных опытов: «Патопсихологическое исследование выявило грубое нарушение узнавания предметов. Больная часто не узнавала (40 %) предъявленных ей изображений. Так, нарисованный гриб она называет “стог сена”, спички — “кристаллами”». Выдержки из протоколов: 1. (Больной демонстрируют пионерский барабан. — Прим, автора); ее оценка: «Горшок с кисточкой. Булка, которую кладут в кастрюлю, а это кренделек (указывая на палочку). Похоже и на шапку». 2. (Экспериментатор показывает карандаш). Ответ: «Свеча, тут уж ясно, что свеча». 3. (Производится демонстрация изображения самолета). Ответ: «Это стрелка. Это балкон, но причем тут стрелка и две ножки?» (Зейгарник Б. Патопсихология, 1976).

(Ad verbum, нетрудно заметить, что во всех описаниях и протоколах (этих и других авторов) мы можем наблюдать только примеры относительно легкого поражения важнейшей функции «адресации». Уместно предположить, что формы более тяжелые вообще исключают всякий «контакт», делая экспериментальную работу невозможной.)

Разумеется, в столь серьезном вопросе любой категоризм неуместен; втом числе и категоризм отрицания «затылочно-теменных» и прочих «очаговых» гипотез, которые, возможно, еще будут «реабилитированы» получением новых экспериментальных данных. (В конце концов, если подтвердится любая из «очаговых» версий, это будет лишь свидетельствовать о нарушении правильности или корректности «запроса» ввиду повреждения «запрашивающих зон».)

Дело вообще совершенно в другом.

Существует неоспоримая очевидность того, что причиной невозможности «опознать» и, соответственно, «оценить» компоненты реальности (или реальность в целом) является некий нейрофизиологический «срыв» (механизм которого пока непонятен), сделавший для больного невозможным взаимодействие оперативных корковых структур восприятия с «базой» сознания.

(А вот произошел ли «срыв» по причине невозможности корковых зон «адресоваться» или гиппокампальных — «ответить» на эту адресацию; или же причиной дисфункции стала третья причина, exempli causa, патология проводящих путей меж этими отделами мозга, для данного исследования не является принципиальным вопросом.)

Строго говоря, на данный момент в оценке этого дефекта работы мозга нейрофизиология вернулась на уровень реплики Г. Мунка:

«Видит, но не узнает».

Ceterum, а теперь вновь вернемся к нашему «существу», его продвижению и его возможностям адекватно оценить реальность вокруг себя.

Мы не знаем, сколь на самом деле «груба» его адресация к «ленте» собственного сознания. Можно предположить, что отсутствие номинаций (т.е. развитого «языка»), т.е. полного и понятного классификатора многообразия мира, позволяет осуществить лишь самую незатейливую, а возможно, и не всегда успешную адресацию к той базе ассоциаций, что находится в нейронах гиппокампа.

Nihilominus, результаты даже этой примитивной адресации, позволяют точно и симфонично активировать нужные участки коры, отсекая второстепенные на данный момент факторы, а точная дири- жировка агрессиями (через ретикуло-лимбические связи) — дает возможность выстроить безошибочное и эффективное поведение.

Любопытно, но эта связка «грубой адресации и ответной ей аналогии или ассоциации» — самый вероятный претендент на роль того, что можно было бы назвать «разумом», тем самым minimumo consumendi, который является врожденным и обязательным свойством мозга любого млекопитающего, а возможно, и «просто» позвоночного.

В любом случае, перефразируя известное высказывание Феодосия Добржанского (1900-1975): «Ничто в нейрофизиологии не может быть понято вне контекста эволюции».