Дэвид Харви - Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений

Все это обеспечивает постижение сути «постмодернистской» критики «тотализирующих качеств» мысли Просвещения и «тирании» перспективизма, а также подчеркивает одну постоянно возникающую проблему. Если социальную жизнь необходимо рационально планировать и контролировать, чтобы обеспечить общественное равенство и благосостояние для всех, то каким образом можно планировать и эффективно организовывать производство, потребление и социальное взаимодействие иначе, нежели посредством усвоения идеальных абстракций пространства и времени в том виде, как они представлены картой, хронометром и календарем? За этой проблемой скрывается еще одна. Если перспективизм со всей своей математической строгостью конструирует мир, исходя из конкретной индивидуальной точки зрения, то с чьей точки зрения следует формировать физический ландшафт? Архитектор, дизайнер, планировщик не смогли сохранить тактильное ощущение средневековых репрезентаций. Производитель пространства, даже если над ним не господствует напрямую классовый интерес, может порождать лишь «отчужденное искусство» с точки зрения обитателей этого пространства. В той мере, насколько социальное планирование высокого модернизма вновь включало эти элементы в свои практические применения, оно аналогичным образом постоянно обвинялось в «тотализирующем ви́дении» пространства и времени, наследником которых была мысль Просвещения. С этой точки зрения математические единства, данные перспективизмом Возрождения, могли восприниматься столь же репрессивными и тотализирующими, что и карты.

Теперь я хотел бы развить эту линию аргументации, чтобы выявить ключевую дилемму в определении пространственной рамки, адекватной для социального действия.

В качестве примера завоевание пространства и контроль над ним прежде всего требуют, чтобы оно осознавалось как нечто удобное в использовании, податливое и потому способное к доминированию посредством человеческого действия. Перспективизм и математическое картографирование делали это с помощью осознания пространства как абстрактного, гомогенного и универсального в своих качествах, как рамки для мышления и деятельности, которая была стабильной и познаваемой. Базовый язык дискурса обеспечивала евклидова геометрия. Строители, инженеры, архитекторы и землеустроители, со своей стороны, демонстрировали, каким образом евклидова репрезентация объективного пространства могла претворяться в пространственно упорядоченный физический ландшафт. Купцы и землевладельцы использовали подобные практики в собственных классовых целях, в то время как абсолютистское государство, озабоченное налогообложением земли и определением собственных владений, где оно господствовало и осуществляло социальный контроль, аналогичным образом наслаждалось своей способностью определять и производить пространства с фиксированными координатами. Однако все это были лишь островки практики в море социальных действий, в котором могли продолжать свое беспроблемное функционирование любые способы иных представлений о пространстве и времени – сакральный и профанный, символический, персональный, анимистический. Требовалось нечто большее, чтобы консолидировать фактическое использование в социальной практике пространства как чего-то универсального, гомогенного, объективного и абстрактного. Вопреки изобилию утопических планов, это «нечто большее», добившееся господства, было частной собственностью на землю, покупкой и продажей пространства как товара.

Здесь мы оказываемся в самом центре проблем пространственной политики в любом типе проектов трансформации общества. Лефевр, например, отмечает, что одним из способов достижения гомогенности пространства оказывается его тотальное «распыление» и фрагментация на свободно отчуждаемые участки частной собственности, которые можно в любой момент купить и продать на рынке [Lefebvre, 1974, р. 385; Лефевр, 2015, с. 346]. Конечно, именно эта стратегия столь насильственным образом трансформировала британский пейзаж в ходе движений по огораживанию XVIII – начала XIX века, потребовав систематического картографирования как одного из своих атрибутов. Здесь, полагает Лефевр, присутствует постоянное напряжение между присвоением пространства для личных и социальных целей и господством над пространством с помощью частной собственности, государства и других форм классовой и социальной власти. Из утверждения Лефевра можно вывести пять явных проблем.

1. Если единственным способом, каким можно контролировать и организовывать пространство, действительно является его «распыление» и фрагментация, то в таком случае необходимо установить принципы этой фрагментации. Если пространство, как понимал его Фуко, всегда представляет собой вместилище социальной власти, то реорганизация пространства всегда является реорганизацией общих принципов, посредством которых выражается социальная власть. Политические экономисты периода Просвещения вполне открыто обсуждали эту проблему в виде противостоящих доктрин меркантилизма, где адекватной географической единицей, вокруг которой следует формулировать пространственную политику, выступало государство, и либерализма, где на первое место выходили права индивидуализированной частной собственности. Тюрго, государственный контролер Франции и выдающийся экономист физиократического и либерального толка, заказал точное кадастровое картографирование большей части Франции именно потому, что стремился укрепить отношения частной собственности, распространение экономической и политической власти и ускорить свободное обращение товаров внутри и вне Франции. Вместе с тем до него Кольбер пытался так организовать французское государство, чтобы оно было сконцентрировано на столице, Париже, поскольку интерес Кольбера заключался в укреплении абсолютистского государства и монархической власти. И Тюрго, и Кольбер были озабочены расширением фискальной базы государственной власти, однако считали, что для достижения этой цели необходимы совершенно разные пространственные политики, поскольку рисовали в своем воображении совершенно разные властные отношения между частной собственностью и государством [Dockès, 1969].

2. То, что пытались преодолеть мыслители Просвещения, представляло собой целую проблему «производства пространства» как политического и экономического явления. Строительство платных дорог, каналов, систем коммуникации и администрации, расчистка земель и т. д. отчетливо ставили на повестку дня вопрос о производстве пространства транспорта и коммуникации. В конечном счете любое изменение в пространственных отношениях, произведенное подобными вложениями, неравномерным образом влияло на прибыльность экономической деятельности и тем самым вело к перераспределению богатства и власти. Аналогичным образом любая попытка демократизации и дисперсии политической власти подразумевала определенный тип пространственной стратегии. Одной из первых инициатив Французской революции была разработка рациональной системы государственного управления посредством совершенно умозрительного и основанного на эгалитарных принципах разделения пространства французской нации на «департаменты». Возможно, наиболее явным примером подобной политики на практике является устройство системы гомстедов и сеть пространственных координат землеустройства в Соединенных Штатах – результат демократической мысли Томаса Джефферсона и доктрин Просвещения. Предполагалось, что распыление и фрагментация пространства США с помощью столь рационалистических инструментов подразумевают – и в некоторых отношениях так действительно произошло – максимальную индивидуальную свободу рационального и равноправного перемещения и расселения в духе частнособственнической и аграрной демократии. В конце концов, идеи Джефферсона были извращены, однако по меньшей мере до Гражданской войны их практический смысл вполне соответствовал действительности, вселяя определенную веру в идею, что именно благодаря открытой пространственной организации Соединенные Штаты были той территорией, где могли быть реализованы утопические представления мысли Просвещения.