Марк Оже - Не-места. Введение в антропологию гипермодерна [litres]

«Вне-места», или «не-место», практически используемое индивидом эпохи гипермодерна, отличается от «не-места» правительства с его противоречивым переплетением двойственных необходимостей: мыслить и локализовать в пространстве универсальное, уничтожать и основывать локальное, подтверждать и ставить под сомнение происхождение. Эта непредставимая составляющая власти, всегда служившая основой социального порядка, при необходимости переворачивавшая с ног на голову, словно по произволу природы, понятия, позволяющие ее описывать находит особое выражение в революционном желании мыслить одновременно и об универсальном, и об управлении, отвергать одновременно и деспотизм, и анархию; однако она всегда является составной частью всякого локализованного порядка, который по определению должен вырабатывать пространственное воплощение властных отношений. Ограничение, сковывающее мысль Анахарсиса Клоотса (и иногда напоминающее «наивность»), состоит в том, что он рассматривает мир в качестве места – общепризнанного места обитания рода человеческого, подразумевающего пространственную организацию и наличие центра. Между прочим, важно, что и сегодня в любом разговоре о «Европе двенадцати» [54] Речь идет о странах Европейского союза, которые в 2012 году ввели в наличное обращение единую валюту – евро, образовав еврозону. или «новом мировом порядке» немедленно встает именно вопрос об истинном центре той или иной структуры: Брюссель (не говоря о Страсбурге) или Бонн (чтобы не торопить события с Берлином)? Нью-Йорк и штаб-квартира ООН или Вашингтон и Пентагон? Мысли о месте нас преследуют постоянно, и возрождение националистических движений, придающее этому процессу актуальность, может создать видимость возвращения к локализации, – в то время как Империя, играя роль предполагаемого прообраза будущего человечества, постепенно отдаляется от нас. И все же фактически язык Империи был тем же, что и язык народов, боровшихся с ней, – возможно потому, что и бывшая Империя, и новые нации вынуждены отвоевывать свою модерность, прежде чем перейти к гипермодерну. Империя, воспринимаемая как «тоталитарный» универсум, ни в коем случае не является не-местом. Напротив, ее образ – это универсум, в котором никто никогда не остается один, в котором весь мир находится под неусыпным контролем, где прошлое как таковое отвергается (в Империи все начинается с чистого листа). Империя, подобно миру Оруэлла или Кафки, является не домодерной, но «парамодерной»; она является провалом, неудачей модерна, но ни в коем случае не его будущим и не располагает теми тремя аспектами гипермодерна, которые мы стремились подчеркнуть. Она фактически является, строго говоря, полным их отрицанием. Будучи нечувствительной к ускорению истории, она переписывает ее; она охраняет своих подданных от ощущения сжатия пространства, ограничивая свободу их перемещения и свободу информации; таким же образом (как показывает напряженная реакция на инициативы, направленные на расширение и соблюдение прав и свобод человека) она всячески вычеркивает из своей идеологии референцию к индивиду и даже отважно проецирует свою идеологию вовне собственных границ – мерцающий образ то ли абсолютного зла, то ли величайшего соблазна. Конечно, в первую очередь таковым нам представлялся Советский Союз, но до сих пор существуют и другие империи, большие и малые; и склонность некоторых наших политиков считать, что наличие однопартийной системы и верховного правителя неизбежно предшествует демократии в Азии и Африке, удивительным образом напоминает точку зрения, которую они же с жаром критикуют за отсталость и присущую ей внутреннюю противоречивость – в тех случаях, когда речь заходит о Восточной Европе. Препятствия на пути сосуществования мест и не-мест всегда будут иметь политический характер.

Несомненно, страны Восточной Европы, как и другие, займут свое место в мировой сети перемещений и потребления. Однако расширение не-мест, соответствующих этим сетям, – не-мест, которые можно эмпирически инвентаризировать и проанализировать и чье определение является в первую очередь экономическим, – уже завладело мыслями политиков, которые все чаще задаются вопросом, куда они идут, – потому что все меньше понимают, где находятся.

Когда самолет, выполнявший международный рейс, пролетал над Саудовской Аравией, стюардесса объявила, что при пересечении ее воздушного пространства употребление алкоголя в самолете будет запрещено. Таким образом обозначилось вторжение территории в пространство. Страна = общество = нация = культура = религия: уравнение антропологического места, мимолетно вписанное в пространство. Вернуться через час или около того в не-место пространства, покинуть тоталитарное ограничение места – значит обрести некое подобие свободы.

Талантливый британский автор Дэвид Лодж не так давно опубликовал современную версию поисков чаши Грааля, остроумно поместив ее в космополитический, международный и узкий мир лингвистических и семиотических исследований [55] Lodge D. Small world. Penguin Books, 1985 ( Лодж Д. Мир тесен / Пер. О.Е. Макаровой. М.: Независимая газета, 2004). . Юмор в данном случае социологичен: университетский мир является лишь одной из многих социальных «сетей», раскинувшихся по всей поверхности планеты и предоставляющих различным индивидам возможность перемещаться по уникальным, но удивительно схожим друг с другом маршрутам. В конце концов, это мало чем отличается от похождений странствующих рыцарей, и личные скитания как в мифах прошлого, так и в сегодняшней реальности исполнены если не надежды, то по меньшей мере ожидания.

Этнология всегда имеет дело с как минимум двумя пространствами: пространством изучаемого места (деревни, предприятия) и другим, более обширным пространством, в которое место вписывается и из которого исходят влияния и ограничения, оказывающие влияние на внутренний расклад местных взаимоотношений (народность, королевство, государство). Этнолог оказывается обреченным на методологическое косоглазие: он не должен терять из виду ни непосредственное место своего наблюдения, ни зримые границы его внешних окраин.

В ситуации гипермодерна часть этой внешней среды представлена не-местами, которые частично состоят из образов. Практическое использование не-мест на сегодня является примером беспрецедентного в истории опыта одиночества индивидуальности, объединенного с взаимодействиями между индивидом и властью общества, лишенными человеческого посредника (достаточно лишь объявления или инструкций на экране).

Этнолог современных обществ, таким образом, обнаруживает индивидуальное бытие во всеобъемлющей вселенной, которой он традиционно по привычке приписывал общие детерминанты, придававшие смысл конкретным конфигурациям или отдельным происшествиям.