Шарон Зукин - Культуры городов [litres]

В этой книге отразилась жизнь как интеллектуальная, так и личная. Это моя первая книга с тех пор, как четыре года назад у меня родилась дочь. В отличие от меня моя дочь Элизабет – коренная жительница Нью-Йорка. Этот город она воспринимает как данность. Я же стараюсь преподать ей житейскую истину, на постижение которой у меня ушло столько времени: почему города вызывают и восхищение, и страх? А также менее значимые, но связанные с этим секреты. Почему я предпочитаю автобусы подземке? Почему мы никогда не садимся в последний вагон метро? Почему художественные музеи устраивают парки скульптур, но не разрешают трогать статуи руками? Мои рассказы, как и все родительские побасенки, пестрят противоречиями. Случается, что мое поведение как матери заметно отличается от того, что я пишу и чему учу как специалист по городскому развитию.

К примеру, обсудив с аспирантами статью Донны Харауэй «Патриархат плюшевого мишки», где она подвергает безжалостному анализу тот самонадеянный взгляд на мир, что отражается в диорамах с чучелами животных, и в том, как дикая природа была представлена основателями Американского музея естественной истории, я повела Элизабет в зоопарк. Там, конечно, сменили вывеску на «Центр сохранения дикой природы», да и животные содержатся в соответствии с сегодняшними представлениями об экологии и морали, но все это не помогло мне преодолеть противоречия между разными социальными ролями. Я попыталась сгладить его отчасти с помощью работы над этой книгой, поэтому в ней есть недостатки, свойственные родительским беседам, когда нам хочется объяснить сразу слишком много, а получается слишком мало.

Причина некоторых противоречий, однако, скрывается в изменении роли культуры в современных городах. За последние несколько лет культура стала гораздо более значимой в городской политике и проектах. «Мультикультурализм» является кодовым словом для обозначения процессов социального вовлечения (инклюзии) или, напротив, социального исключения (эксклюзии) – в зависимости от вашей точки зрения; это послужило началом затяжной дискуссии о том, что нужно преподавать в государственных школах и какие книги должны закупать публичные библиотеки. Исторически присущую городам атмосферу терпимости пронзили молнии культурного «разнообразия». Принятие разнообразия предполагает, что вы разделяете общественные пространства – улицы, автобусы, парки, школы – с людьми, чей образ жизни отличается от вашего, и, возможно, весьма разительно, и который вы не одобряете. Такие культурные институты, как художественные музеи, призванные укреплять репутацию города как колыбели утонченного вкуса, подверглись обвинениям в «элитарности» и теперь стараются «демократизироваться» или переосмыслить свою деятельность. Вместе с тем они пользуются поддержкой госчиновников, которые понимают, что художественные коллекции укрепляют конкурентные позиции города по отношению к другим городам. Когда, глядя на картину Ван Гога, мы видим туристические доллары, когда о социальных и классовых различиях мы говорим как о разнице «культур», когда торговый комплекс в центре города проектируется по модели Диснейленда – мы сталкиваемся с противоречиями городских культур.

«Культуры городов» – также результат моего увлечения материальной стороной культурного производства и культурных репрезентаций. В опубликованной несколько лет назад книге «Жизнь в лофте» я попыталась объяснить, как и почему искусство стало двигателем городского переустройства. Использование художественных мастерских или лофтов для стимулирования рынка недвижимости было непредусмотренным побочным эффектом программы поощрения молодых художников, однако наряду с постоянно расширяющимся потоком культурного потребления в художественных галереях, ресторанах, гастрономических лавках это был первый шаг к джентрификации. Отклики, которые я получила на «Жизнь в лофте» от художников и от урбанистов, побудили меня еще пристальнее взглянуть на символическое значение искусства в городской политэкономии. Закрытие промышленных предприятий и развитие финансового и некоммерческого секторов экономики приводило к тому, что культурное производство становилось все в большей степени градообразующим.

Когда вышла моя книга «Ландшафты власти: от Детройта до Диснеймира», деятельность североамериканских городов еще больше сместилась от традиционного производства вещей к более абстрактным продуктам – акциям и облигациям, недвижимости и культурному туризму. Преобразование городов и пригородов предполагало контроль за визуальными образами социальной однородности, начиная от раскинувшихся на холмах корпоративных пригородов и заканчивая ресторанами nouvelle cuisine в бывших промышленных зданиях. Наблюдения за окружающей действительностью побудили меня к довольно смелому утверждению, что организация потребления – в городских пространствах, на работе, в телепередачах, в художественных образах – стала играть в жизни людей по крайней мере не менее важную роль, нежели организация производства. По степени влияния на общество культурный капитал стал таким же реальным, как инвестиционный.

Использование понятия «ландшафт» позволило мне рассмотреть социальные общности – от заводских городков до постиндустриальных мегаполисов – в качестве символических и материальных структур. Продолжая рассуждать о городах, я пришла к выводу, что экономика мегаполиса все больше зависит от символического производства. Возникновение новых ресторанов, музеев, культурных индустрий свидетельствует о росте символической экономики, оказывающей на рынок труда, социальные и этнические различия, на образы культуры вполне материальный эффект, силу которого сложно даже представить.

Еще до того, как сложился замысел книги «Культуры городов», я прочла цикл лекций, в которых постепенно развивала тему символической экономики. В 1991 году в докладе, написанном для конференции в Бременском университете, символическая экономика предстала в образе нью-йоркского арт-рынка 1980-х – начала 1990-х, когда, нащупав уязвимые места социальных фобий, он переживал бурный рост, сопровождавшийся взвинчиванием цен. В 1992 году в Университете Сиракуз я делилась планами по устройству Массачусетского музея современного искусства в Норт-Адамсе – городке, где с закрытием промышленных предприятий резко вырос уровень безработицы. Примерно тогда же в Государственном университете штата Нью-Йорк в Бингхэмптоне я прочитала публичную лекцию о том, как общественные пространства – от пустых витрин до торговых улочек в микрорайонах – меняются в связи с упадком экономики.