Дэниэл Деннет - Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Согласно Уилсону и Соберу, в отличие от большинства сект гуттериты в течение веков с заметным успехом передавали свои взгляды новым группам сторонников, увеличивая сферу своего влияния и численность последователей: «Сегодня в Канаде гуттериты процветают в небольшом сельском районе: они не пользуются преимуществами современных технологий и почти наверняка вытеснили бы представителей других религиозных традиций, если бы не было законов, ограничивающих их экспансию» 839.

Может быть, гуттериты и существуют больше четырех столетий, но для генетического календаря это один миг, так что маловероятно, чтобы какое-либо из ошеломительных отличий их групп от групп, к которым принадлежит остальное человечество, передавалось по наследству посредством генов. (Замена младенцев-гуттеритов на каких-нибудь других, вероятно, не повлияет на «групповую приспособленность» гуттеритских колоний существенным образом. Гуттериты просто – благодаря наследию, полученному посредством культуры, – пускают в ход задатки, являющиеся частью общечеловеческого капитала.) Таким образом, гуттериты – пример того, как культурная эволюция может создать новые групповые свойства, и с точки зрения эволюциониста особенно очарователен их метод деления:

Подобно пчелиной семье, братства гуттеритов разделяются, достигнув больших размеров, причем одна половина остается на первоначальном месте жительства, а другая переезжает на новое, заранее выбранное и подготовленное. Готовясь к размежеванию, они делятся на две группы, одинаковые с точки зрения количества входящих в них людей, их возраста, пола, навыков и личной совместимости. Все члены колонии пакуют свои пожитки и в день отъезда один из списков определяется жеребьевкой. Вряд ли возможно большее сходство с генетическими правилами мейоза 840.

Дарвиновский занавес неведения в действии! Но самого по себе этого для обеспечения групповой солидарности недостаточно, ибо люди, даже прожившие всю жизнь в общине гуттеритов, не баллистические интенциональные системы, а управляемые интенциональные системы, и в управлении они нуждаются постоянно. Уилсон и Собер цитируют Эренпрайса, одного из первых лидеров секты: «Снова и снова мы видим, что человеку в его нынешнем состоянии сложно жить в подлинном содружестве». Они продолжают приводить его слова, в которых Эренпрайс подчеркивает, насколько недвусмысленными и решительными должны быть методы гуттеритов, чтобы преодолеть эту слишком человеческую склонность. Из этих заявлений ясно, что так или иначе социальная организация гуттеритов является результатом культурных практик, которые весьма активно борются с теми самыми чертами человеческой природы, которые Уилсон и Собер желают отрицать или преуменьшить: эгоизмом и восприимчивостью к логическим рассуждениям. Если бы групповое мышление и в самом деле было настолько важной частью человеческой природы, как хотелось бы думать Уилсону и Соберу, родителям и старейшинам-гуттеритам и рта бы не пришлось открывать. (Сравните это с ситуацией, когда у нашего вида и в самом деле есть генетическая предрасположенность: часто ли вы слышали, чтобы родители уговаривали детей есть побольше сластей?)

Уилсон и Собер правы, описывая идеалы гуттеритов как самую суть организменной организации, но большая разница заключается в том, что у людей (в отличие от клеток наших тел или отдельных особей в пчелиной семье) всегда есть возможность выйти из игры. И это, думается мне, последнее, что мы хотим разрушить, занимаясь социальной инженерией. Очевидно, гуттериты с этим не согласны, и то же, полагаю, можно сказать о хозяевах многих незападных мемов 841. Нравится ли вам идея отдать себя и своих детей в рабство во имя summum bonum наших групп? В этом направлении гуттериты всегда и двигались и, согласно описанию Уилсона и Собера, они добились впечатляющих результатов, но лишь ценой того, что запретили свободный обмен идеями и отбили у людей охоту самостоятельно мыслить (что следует отличать от эгоизма). Любого упрямца, продолжающего свободно мыслить, вызывают на собрание верующих и сурово увещевают; «если он упорствует в своем упрямстве и отказывается прислушиваться даже к Церкви, то есть лишь один ответ – отторгнуть и изгнать его». Тоталитарный режим (даже тоталитарность группы) в высшей степени уязвим перед разубеждением – практически так же как альтруистическая группа уязвима перед «безбилетниками». Это не означает, что разум всегда на стороне отступничества. Вовсе нет. Он всегда на стороне сохранения возможностей, на стороне пересмотра замысла. Обычно это хорошо, но не во всех случаях – важный факт, на который при обсуждении условий, при которых для рационального актора было бы разумно представиться (временно) иррациональным, обращали внимание экономист Томас Шеллинг 842, философ Дерек Парфит 843и другие. (Например, вы можете захотеть показаться неподходящей мишенью для вымогателей: если вы как-то убедите целый свет в том, что глухи к голосу разума, свет не будет и пытаться делать вам предложения, от которых невозможно отказаться.)

Бывают ситуации – экстремальные ситуации, как отмечают Уилсон и Собер, – когда ограничение свободы мысли может быть разумным, но гуттериты не приветствуют свободомыслие ни при каких обстоятельствах. Им приходится запрещать вам читать те книги, которые хочется, и слушать то, что вы пожелаете. Сохранить такое первозданное состояние можно, лишь тщательно контролируя все каналы коммуникации. Вот почему организменное решение не решает проблем человеческого общества. Таким образом, сами гуттериты являют собой любопытный пример алчного редукционизма не потому, что каждый из них по отдельности алчен (очевидно, что все совсем наоборот), но потому, что они радикально упрощают решение этических проблем. Однако они являются даже еще более наглядным примером способности мемов заражать группу, связанную взаимным общением таким образом, что вся группа сосредотачивается на обеспечении распространения этих мемов любой ценой 844.

В следующем разделе мы подробнее поговорим о том, чем является – и не является – социобиология, чем она могла бы и не могла бы быть, но прежде, чем закрыть тему алчного этического редукционизма, нам следует задуматься о древнем виде этого злосчастного мема со множеством разновидностей: о религии. Если вам нужен очевидный пример натуралистической ошибки, то вряд ли можно найти что-то лучше, чем практика попыток обосновать этические предписания («дóлжное») ссылкой на «сущее»: так сказано в Библии. На это, как и на слова Скиннера и Уилсона, мы должны ответить: ну и что? Почему предполагается, что факты (даже если все это и в самом деле факты), описанные в Библии (или – спешу добавить – в любом ином священном тексте), более убедительно обосновывают этические принципы, чем факты, которые Дарвин приводит в «Происхождении видов»? Да, если вы верите, что Библия (или иной священный текст) в буквальном смысле слова является словом Божьим и что люди посланы на Землю Богом, чтобы исполнять Его волю (а значит, Библия – это своего рода инструкция к Господним орудиям), то у вас и в самом деле есть основания верить, что содержащиеся в Библии этические правила имеют преимущества перед любыми другими. Если, с другой стороны, вы уверены, что, подобно «Одиссее» Гомера, «Потерянному раю» Мильтона и «Моби Дику» Мелвилла, Библия, на самом деле, представляет собой памятник человеческой культуры, созданный без всякого чудесного вмешательства одним или многими авторами-людьми, то вы не станете наделять ее авторитетом большим, чем того заслуживают традиция и любые содержащиеся в ней доводы в силу их собственной убедительности. Таковы – что не должно вызывать удивления – никем не оспариваемые взгляды философов, занимающихся этикой в наши дни; они настолько бесспорны, что, если вы когда-нибудь попытаетесь опровергнуть тезис, высказываемый в современной литературе по этике, указав, что в Библии говорится иное, вас ждут полные недоверия изумленные взгляды. «Это просто натуралистическая ошибка!» – могут сказать этики. «Нельзя выводить „должное“ из такого рода „сущего“!» (Так что не ждите помощи от философов, если заявите, что религия – источник этической мудрости, во всех отношениях превосходящий науку.)